черной бородой Феофан выглядел человеком солидным и едва ли не пожилым, но улыбка вернула истинный возраст: мой ровесник, самое большее. Легко ему скалиться: духовных лиц Его Величество не столь настойчиво принуждает к винопитию, к тому же у молодого настоятеля от природы крепкий желудок.
– А я что, жрецом языческого Марса рекомендовался?
– Бог миловал. Просто завел диспут о правах и достоинстве римских первосвященников, да таким слогом, хоть сразу в книжку печатай! Прямо другой Цицерон! И не подумаешь, что пьян до изумления. О Константиновом даре рассказывал – впору на кафедру!
– А еще?
– О четвертом крестовом походе и цареградском разорении. Хотя здесь папа и ни при чем, ты изящными экивоками вывел, вроде как он исподтишка к сему разбою подстрекал…
– И Александра Шестого вспоминал?
– И Иоанна Двадцать Третьего тоже! Ну этот-то, правда, антипапа…
– …….! Говорил же государю, мне пить не надо! Вдруг король обидится?
– Август?! Ежели он завтра сочтет, что политика требует обращения в калмыцкую веру, послезавтра его от хана Аюки не отличишь. А иезуиты нас все равно любить не будут, как ни угождай.
Слово знатока… Кому, если не воспитаннику иезуитского коллегиума Св. Афанасия в Риме, учебными успехами снискавшему внимание самого Климента Одиннадцатого, судить об этом?! Двойное ренегатство (из православия в католицизм и обратно) в случае Феофана говорило скорее о широте взглядов, чем о беспринципности.
– Так, думаешь, отче, вреда не будет?
– Ни малейшего. Гиньотти, конечно, затаит злобу – ну и пусть его. Не таков чин, чтоб иметь влияние на дела.
– Это он за папство взъелся?
– Не только. Ты про его орден такое молвил… Не обессудь, дословно не вспомню, – что-то о творящих мерзости сатанинские именем Христовым… Вот уж подлинно – не в бровь, а в глаз! Даже не в глаз, а прямо ослопом по лбу! Аббатик чуть не задохся от злости!
Ректор склонился ближе ко мне, взгляд его из веселого стал задушевным:
– О принадлежности своей к римской церкви больше не говори, все равно никто не поверит. Ни отпущения грехов, ни причастия при таких мыслях ксендзы не дадут. Ты Господа Христа почитаешь?
– Н-ну, на свой лад…
– Это как?
– Помилуй, святой отец, негоже с такого похмелья богословские беседы вести. Мысли в разные стороны разъезжаются. Еще впаду в ересь…
– Свой лад – это всегда ересь и есть.
– А если человек своим умом думает, так мысли у него непременно будут отличные от чужих.
– Не скажи! Дважды два для всех четыре. У кого иначе – не об уме, а о глупости говорить должно.
– Четыре! Как бы не так! В теологии вечно у одного три, у другого – пять, у третьего – девяносто девять с половиной! Я уж и лезть в эти дебри не хочу, ибо слабым своим разумением определить, кто прав, не в силах.
– Так доверься разумению знающих людей! Поможем…
– Прости, почтенный: ты знающий, спору нет, а Гиньотти? Тоже ведь не дурак безграмотный?! Я, конечно,