операции. Находившийся в этот момент в кабинете Синеусов стал свидетелем разговора.
– Да знаю, знаю… Один идиот с лестницы грохнулся, – сказал с раздражением Стрихнин. – Сошёл за грабителя и то ладно, да и чёрт с ним. А остальные?
– Остальные как в воду канули, – доложил Вавъессов.
– Скверно.
– Но вот что нам передали…
– Читай…
– Вы уж сами, пожалуйста…
– «Рославлева и… – далее перечислялось ещё несколько фамилий. – Не трогать. Это гарантия безопасности, тишины и спокойствия для вас лично! Иначе не пощадим», – прочитал Вавъессов и прибавил: – А об этих пропавших ни слова, как и не было.
– Ну и будь по сему, – решил Стрихнин, – Считаем, что ничего не было.
– Но что делать с Рославлевым? Повторить попытку?
– В верхах есть другое решение. Не будоражить страну. Спустить всё на тормозах. А Рославлев, думаю, умный человек. Они проиграли, а умные люди умеют проигрывать. Во всяком случае, он понимает, что шум поднимать бесполезно – никто не услышит. Так что победившей демократии российский сумасшедший бунт не нужен.
Синеусов не удержался и поправил:
– Бессмысленный и беспощадный русский бунт.
Стрихнин резко повернулся к нему, недовольный поправкой, но сдержал себя и сказал нарочито спокойно и даже уважительно:
– Ну вот что значит пресса. Всё знает. Кстати, а чей это каламбур? – поинтересовался он, удивив Синеусова.
– Это Пушкин так написал в «Капитанской дочке». Показал ужасные результаты нашествия Пугачёва и заключил: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».
Хотел напомнить весь абзац, но решил, что Стрихнин может принять это на себя и не стал цитировать дальше, хотя помнил наизусть: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка (мелкая разменная монета – ред.), да и своя шейка копейка». Ведь замыслили переворот действительно люди не только не знающие, но и люто ненавидящие народы Советского Союза.
Стрихнин, поразмыслив, прибавил:
– То, что решили ограничиться гэкачепистами, думаю, правильно. Если начать разбираться, надо учесть, что на местах уже успели заставить высказаться, кого «за», а кого – «против». Теперь бы надо было их всех к ногтю.
– Точно, – сказал полковник Вавъессов, – Всех надо…
– Надо бы, но зверь, загнанный в угол, страшен, – перебил Стрихнин, – Сейчас главное всех умиротворить и успокоить. И побольше шуму о великой победе демократии! Это уже ваша задача, Синеусов. Потому и вызвал к себе. Ваша и ваших коллег. Так что вас я назначаю руководителем редакционно-издательского отдела нашего управления. Вся военная и не только военная печать будет вас публиковать наперегонки, а то закроем. Будете писать то, что сейчас особенно нужно. А нужно доказать, что всё свершившееся в эти дни свершилось по воле народа и есть величайшее благо. И что позади – мрак. Понял?
Он обращался к Синеусову то на ты, то на вы. От природы грубый, Стрихнин груб был и с подчинёнными,