Могилевица находилась в версте. Между северо-восточной окраиной и ближним к ней № 1-м эскадроном лежала мочажина. Ночью, не разобравшись, туда сунулись верхами и чуть не утопили коней, кони провалились в накрывший болотину снег по брюхо, и это было, видимо, не самое глубокое место. В деревне сгорело всё, только торчал костёл, каменные трубы изб и дом ксёндза. Не сгорела рига, её обошли и зажигательные снаряды, и поднявшее тягу до самого неба пламя, охватившее деревню. Сейчас от пепелища поднимался белёсый дым, он смешивался с низкими облаками, и, если бы не запах свежего пожара с привкусом чего-то отвратительного, можно было подумать, что на землю лёг плотный туман и он застилает всю округу. Что рокотало в небе над облаками, было не видно.
– А что же он летает, если ничего не видно? – спросил Розен, задрав голову.
– Наверное, надеется, что в облаках могут быть окна, разрывы, – не слишком уверенно ответил Вяземский, он тоже смотрел вверх. Полковник хмыкнул:
– А столько дыма они не предполагали? Тут же больше дыма, чем…
Он не договорил, в мочажине поднялся снежно-водяной столб, в основании которого была чёрная земля, и через секунду раздался грохот.
– Он ещё и бомбы кидает! – взвился Розен. – Чёрт знает что это за война такая, раньше хотя бы небо нам ничем не угрожало, только божьим наказанием, дождём или снегом! Что же это за вольности?
Вяземский ухмыльнулся, про таких отставших от современной жизни старых офицеров в личных формулярах писали: «Общее образование получил дома, военное – на службе»…
– А чувствуете, какой запах идёт от этого дыма? Чем это они сожгли деревню и лес? – Вопросы Розена повисли в воздухе. – В лес-то попало снаряда четыре, а горит, будто его маслом полили, а? Аркадий Иванович?
Подполковнику очень хотелось высказаться по поводу того, что вчерашнего пленного поторопились расстрелять, но, во-первых, приговор был приведён в исполнение, а во-вторых, германцы и задержались с обстрелом всего-то на семь минут.
– Четвертаков сорвал с кого-то из германцев, судя по всему, с офицера…
– А что же это он, сукин сын, не разобрал – с кого?
– Это было трудно, ваше сиятельство, я на него не в претензии. Было темно, и все германцы были в прорезиненных пелеринах, а на шишаки надели защитные чехлы, чтобы не отблёскивали, поэтому все выглядели одинаково… Он сорвал, как оказалось, полевую сумку, в ней карта, хотел вам показать…
Полковник пожался от холода:
– Пусть его, раз вы на него не в претензии… Смотрите, уже идут господа офицеры, доложите нам всем, пусть все послушают, да и завтрак уже готов. – Розен постучал сапогами, сбивая с носков снег. – И вы, голубчик, постучите, не будем нести в палатку сырость. Господа офицеры сейчас и так натащут.
Офицеры уже столпились у полога, Розен приподнял край, потом оглянулся, с сожалением посмотрел на сапоги подошедших и безнадёжно махнул рукой:
– Заходите, господа, заходите уже, и я не вижу отца Иллариона!
Вокруг раскладного стола не было