Он не раз подумывал об отъезде, тем более что дочь его с мужем уехали в Германию, там они устроились и работают врачами. Но уехать – значит сдаться, перечеркнуть свою многолетнюю борьбу. Нет, лучше, как говорится, пасть на поле боя. Победа ему не светит, но и бегством себя марать неохота.
Тут неожиданно Гераскин выступил – он своих сыновей определил в английскую школу, чтобы язык знали и при первой возможности отправились за границу. Спасать надо от наркоты, от бандитов, от заразы всякой, Россия больна во всех смыслах.
Но вот что интересно: пока Челюкин говорил, с ним соглашались, а кончил – стали возражать, приводили в пример блокаду: Ленинград – единственный город во Второй мировой войне, осажденный со всех сторон, и не сдался, выстоял.
– Это как, по-вашему, – кричал Антон Осипович, – вы скидываете со счета?
– Я не понимаю, как можно жить в Петербурге и не признавать достоинств нашего народа, – говорил Сережа Дремов. – Чтобы создать такой город, сколько надо художественного вкуса, любви к той же Неве. Дело даже не в архитектуре, вся суть в поэзии города. Вспомните вашу юность, катание на Неве, белые ночи, острова, свидания…
Челюкин неприятно засмеялся:
– У меня первая любовь произошла на вонючей кошачьей лестнице, на подоконнике. Так что не надо мне про свидания. Она жила в общежитии, а мы в коммуналке, пять человек в одной комнатушке. Где мы с ней только не искали местечка. В кустах парка культуры, среди собачьего дерьма. Выломали окно, забрались в детский сад. Ни разу не могли, допустим, снять номер в гостинице, чтобы лечь в постель на чистые простыни. Все было случкой. Ничего не осталось от той юной любви, стыдно вспомнить.
В его тоне не было ни торжества, ни горечи, он как бы утешал Дремова, оправдывался за то, что приходится говорить и такое.
Дремов не сдавался:
– Допустим, не повезло вам. А мне повезло. Про каждый народ можно наговорить плохого. Не все так воспринимают Россию.
– Рабы! – упрямо повторял профессор. – Петр сказал: «Я вам зубы рвать буду!» Пожалуйста, все разом рот раскрыли, подставили себя этому сумасброду, самозваному лекарю.
Серега встал, театрально откинул голову, поднял руку:
– Знаете ли вы историю Древнего Рима? Когда-то я увлекался ею. Поучительно. Позвольте вам сообщить мои наблюдения. «Камо грядеши», «Нерон», «Братья Гракхи», сочинения Вагнера… Нерон явный псих. По мере того как болезнь его росла, власть расширялась. Все понимали, что больной, и помалкивали. Отравил своего брата. Убил мать свою Агриппину. Его садизм не знал пределов. Свободолюбивые римляне покорно принимали его тиранство. Всякий раз оправдывали и прославляли. Центурионы, трибуны целуют Нерону руки, утешая его после убийства матери. Его прославляет Лукан: «Нет божества, которое не уступило бы тебе своего места. Природа разрешит стать тебе любимым богом». Он истребляет всех, кого хочет, без причины, без объяснения. И ему разрешают это делать сами жертвы. Они идут ему навстречу не протестуя. Вот в чем ужас. Никаких судебных разбирательств. Он указывает пальцем,