Была Арина Афанасьева, и нет её. Погибла при выполнении особо важного задания. Интересно, в случае моей геройской смерти мне бы выдали орден или хоть медальку какую? Не мне, конечно, а моей убитой горем – хочется верить – семье. Полагалась бы в таком случае денежная компенсация моим родителям? Или меня бросили бы на территории заброшенной фабрики, а потом обставили дело так, будто чумная гражданка Афанасьева бродила по пустырям в поисках сомнительных развлечений и нарвалась на местную банду? Так, Афанасьева, заканчивай фантазировать, а то дойдешь до истерики. А плакать с простреленной грудью не слишком удобно.
Наконец, меня доставили в больницу. Сделали рентген, обкололи обезболивающими, обложили фиолетовую от гематом грудь резиновыми грелками со льдом. Выяснилось, что в паре рёбер трещины. Здесь я впервые услышала термин «заброневая травма», хотя, ей-богу, прекрасно прожила бы без этого знания. Я уже говорила, что ненавижу Семёнова? Ничего, повторюсь. Не-на-ви-жу!
Ненавистный Семёнов таскался за мной по всей больнице. Когда меня начали раздевать для проведения осмотра и оказания первой помощи, пришлось наорать на него, хоть это и было больно, чтобы убирался к пёсьей матери.
Через пару часов на меня нацепили бандаж, выписали больничный и отправили на все четыре стороны. Семёнов дожидался в коридоре. Выхватил из рук моё имущество и, осторожно держа за локоток, повёл меня к выходу. А я-то думала, что меня, как и положено законами жанра, выкатят в инвалидном кресле. Но не тут-то было. Ты в России, детка. Так что топай ножками.
Когда я с кряхтением угнездилась на сиденье автомобиля, Семёнов попытался было пристегнуть меня ремнем безопасности. Я зашипела, и он живо отдёрнул руки, словно я могла броситься и покусать его, после чего ему пришлось бы делать сорок уколов от бешенства. Он привез меня домой, сгонял в аптеку за лекарствами и порывался заночевать здесь, чему я воспротивилась в довольно грубой форме. В итоге айтишник смирился и оставил меня в покое.
Мне велели делать холодные компрессы для снятия отёка, я пристроила к одному боку упаковку пельменей, к другому – пакет замороженных овощей, обмоталась эластичными бинтами и улеглась на диван с книжкой. Пожалуй, это была самая паршивая суббота в моей жизни.
В понедельник пришлось встать на час раньше, чтобы добраться до работы без привычной утренней толчеи, которая могла плачевно отразиться на моём измочаленном организме. Офис встретил темнотой и пустотой. Относительной. Когда включились лампы дневного света, я обнаружила в своём кресле Семёнова. Он мирно спал за моим рабочим столом.
– Семёнов, – ткнула я айтишника в накачанную дельту. Чуть палец не сломала.
Он поднял на меня помятое лицо, поглядел мутными со сна глазами.
– Тебя из дома выгнали, что ли? Ты поэтому в субботу ко мне ночевать напрашивался?
Он помотал головой, потёр лицо ладонями.
– Нет. Не спалось. Решил приехать пораньше, доделать кое-что.
– И как? Удачно?
Айтишник кивнул. У него был измученный, несчастный и какой-то