спазм в горле и… потребность спрятать глаза.
– Ты что, что ты? – забеспокоилась Катя. – Ты чего, плачешь?
Я улыбнулся через силу, встал и обнял Катину голову, спрятав лицо в ее волосах. И какого черта стыдиться сентиментальности, если она не что иное, как драгоценнейшая на сегодня способность быть растроганным! Редчайшая – и потому дорогая.
Вот так прошли три года. Катя через какое-то время почувствовала, что она, конечно же, нужна мне, но все-таки не так, как хотелось бы молодой и привлекательной женщине, которая вправе рассчитывать на бо́льшее, на другое внимание и другую привязанность своего мужчины. Да и «свой» ли он, этот самый мужчина? Нет, видит Бог, я не хотел никакого расставания с нею, но когда все катится, словно по инерции, по заведенному распорядку, ситуация становится опасной, готовой к взрыву. Скучная обыденность наших встреч по всему давила на Катю, лишала свободного дыхания настоящей любви. Встречались утром или днем, когда у сына были занятия; изредка ходили в кафе, реже – в кино, и тоже днем, так как мне вечером непременно нужно было возвращаться домой. А ей предстояло оставаться одной…
В общем, наши слишком простые отношения, уже давно без тени романтики, мне были вполне удобны и приятны, а вот романтичную Катю они не устраивали. Как бы ни было хорошо, любовь к нам не заходила, прошла мимо. Я ее не любил, и она это знала. Катина цельная и вместе с тем наивная натура, ее старомодная порядочность не могли допустить долгого и нудного внебрачного сотрудничества. И она решила порвать. То лето стало летом нашего финала. Наивность Кати проявилась и в момент прощания. Она постаралась сделать его драматичным. А я, который и сам не знал, как закончить поделикатнее, должен был ей подло подыграть.
Она позвонила и голосом, сулившим неприятности, запинаясь и мучаясь, сказала, что нам надо серьезно поговорить. Когда кто-нибудь сообщает, что надо серьезно поговорить, у меня за пазухой возникает и растет тоска.
– Можешь ко мне прийти в 19 часов?
Она так и спросила – не вечером, не в семь, а именно в 19, что придавало вопросу какой-то дурацкий официальный тон, совершенно не принятый между нами. Я встревожился еще больше, но быстро догадался, о чем может пойти речь.
– Я купила вина, – продолжала Катя. – И испекла яблочный пирог.
«Торжественно, – подумал я. – В таких случаях сообщают либо о беременности, либо о разрыве». Я склонялся ко второму варианту, ибо такой серьезный человек, как Катя, никогда не опустилась бы до дешевого ультиматума – мол, либо твой развод, либо ребенка не будет. Но мне хотелось как-то облегчить ей предстоящее объяснение, скрасить его юмором, сделать расставание легким. Поэтому, попытавшись спародировать официоз, я ответил в том же ключе, придавая голосу чиновничью твердость:
– Я всенепременно буду у вас в 19 ноль-ноль, чтобы отведать вашего пирога. В парадной одежде.
Я хотел облегчить и упростить, а она не хотела категорически; она хотела, чтобы день этот стал знаменательным, важным, поэтому тут же пресекла мою вялую попытку пошутить:
– Миша,