солнце висит над ней,
и я понимаю – это всего лишь
дорога, которую я пройду.
И когда у первого поворота
меня обдает взрывная волна,
я понимаю – это всего лишь
ветер времени моего.
И когда бинтуют меня бинтами,
склонившись у моего плеча,
я ощущаю, как нежно-грубы
руки веселого трубача.
Туркменские арыки
Гром приближался. Он угрожал нам грозою.
Дождь разряжался где-то за Фирюзою.
Быстро светало. Пел соловей на чинаре.
Сразу арыки тихо звенеть начинали.
Было пустынно. Были пусты учрежденья.
Шли пограничники вдоль полосы отчужденья.
Плюшевый ослик брел из канавки напиться,
и по асфальту дробно стучали копытца.
Все просыпалось. День начинался базаром.
Там на прилавках все полыхало пожаром.
Шли письмоносцы, от духоты и от дури
в медные трубы в двух санаториях дули.
Сквозь эти трубы, гам и ослиные крики
трудолюбиво, тихо звенели арыки.
Бронзовый старец с трубкой погасшею длинной
ставил в них камень, камень обмазывал глиной.
Так отводил он поочередную воду
каждому плоду, саду, двору, огороду.
А за дворами трудно пустыня дышала.
Даже под вечер губы жара иссушала.
Путались тени на раскаленной брусчатке.
Пары кружились на танцевальной площадке.
Сквозь эти шумы, трубы, и вздохи, и крики
тихо и скромно в сумерках жили арыки.
Всё обнимали эти прохладные струйки,
будто бы руки, чьи-то прохладные руки.
… Мир учреждений, дач, магазинов и рынков
спит, как ребенок, в добрых ладонях арыков.
Зимний пейзаж
Д. Самойлову
Пока я спал, за окнами мело.
И вот пейзаж зимы. Белым-бело.
Белы кусты, дорога и забор.
И белый бор торжествен, как собор.
И Жучка у колодца вся бела,
хоть накануне белой не была.
Но вдруг над белым-белым – голубой.
И это отдаленное пространство
прозрачно, как намек на постоянство
и на уменье быть самим собой.
А к ночи все становится синей:
и бор, и пар, летящий из сеней,
и след саней, и Жучка – и за ней
я тоже замечаю эту склонность.
А небо стало пепельно-стальным,
с пейзажем не сливаясь остальным.
И это – как намек на убежденность,
что гнаться, мол, за модой ни к чему.
Популярность
Я живу сейчас на Садовой.
Чехов тоже жил на Садовой.
Этот маленький старый домик
между нынешними домами —
словно маленький скромный томик
между кожаными томами.
Домик ярко не освещается.
Он не многими посещается.
А на ближней Садовой
где-то громко светится оперетта.
Ее многие любят сильно.
Там изящно страдает Сильва.
Там публично грустит Марица.
Туда