машине, он «отпечатывал» на мне узор своих мыслей, рассуждений и представлений. Пошевеливая узловатыми пальцами, изъеденными анилиновой краской, Лаврентьев внушал мне:
– Нужно готовиться к новой драке. Царя сбросили – хорошо. Но этого мало. Прохоров как сидел у нас на шее, так и сидит. Россия как лила кровь в войне, так и льет. Ты представляешь, какая это сила – рабочий класс? Вместе соединимся, по всем городам затрещат буржуйские устои. Сейчас господа ликуют, хотят старые порядки вернуть, солдат казнят, Ленина ищут, чтобы убить его. Но увидишь, скоро придет им полный конец. А пока нужно делать свое дело, гнать из фабкома их подпевал да прибирать фабрику к рабочим рукам!
Как и всюду, события на Трехгорке особенно бурно развивались после корниловщины. Сначала мы бастовали, когда Корнилов приехал в августе в Москву, на Государственное совещание. Потом, после неудачного его похода на Петроград, пошли беспрестанные митинги. Сразу из цехов или из большой казармы мы бежали обычно к большой кухне, излюбленному месту сбора, где вспыхивало горячее обсуждение происходящего. Наконец решили: переизбрать фабком – он не защищает пролетарские интересы, поет с Прохоровым в один голос.
Перевыборы шли не только на Прохоровке. Вся рабочая Москва гнала прочь в те дни эсеров и меньшевиков, а их место занимали большевики. Обсуждали каждую кандидатуру – как работает, с кем общается, как настроен. Знали друг друга насквозь. Особенно горячо, до хрипоты, участвовали в обсуждении женщины – подавляющая по численности часть прохоровцев: прядильщицы, ткачихи, аппретурщицы или просто жены рабочих, прибегавшие из общежития либо из окрестных домов. В сентябре старый фабком прокатили на вороных. Председателем нового стал большевик Матвей Ефимович Волков. А мой старший товарищ и наставник Лаврентьев был избран в Пресненский Совет рабочих депутатов.
Теперь дела пошли веселее. Все громче звучали пролетарские требования, все увереннее вела за собой рабочую массу большевистская организация, все трусливее поджимала хвост фабричная администрация. Не забыть мне состоявшегося незадолго до Октября огромного шествия трехгорцев на Ходынку. Там нас ждали в своих казармах солдаты. Они выбежали в раскрытые ворота, зазвенела медь оркестровых труб, заговорили наперебой братья, одетые в сатиновые косоворотки и в холщовые гимнастерки. Потом перемешавшиеся ряды тех и других вместе двинулись к Ваганьковскому кладбищу.
У могилы Николая Эрнестовича Баумана, погибшего за рабочее дело, ораторы один за другим клялись довести до победы борьбу с капиталистами и помещиками и не отступать перед врагами.
А когда грянула социалистическая революция, сказала свое слово Красная гвардия. Тревожными ночами, под стрельбу, отбивая наскоки юнкеров, вооруженные рабочие охраняли здание фабрики и общежития. Стоял на посту и я.
Прохоровцы участвовали в боях на московских улицах, продвигаясь к центру города вдоль Большой Никитской. Оттуда и пришла