пристально и может быть тогда, вспомниться ненароком, как отгоняли от себя надежных друзей и преданных женщин, как празднично, с вином и водкой, входили в храм, как зло потешались над монахами в Лавре, обливали грязью коллег и знакомых, закручивали интриги, распускали сплетни. И никого не надо обвинять. Сами мы во всем виноваты, сами мы великие грешники.
И когда я в три секунды стал инвалидом, когда дом опустел, и замолчал телефон, я понял, что схожу с ума. Вечерами, когда абсолютно нечего делать, я стал самому себе звонить с мобильного на домашний, чтобы слышать голос ранее ненавистного телефона. Я перестал смотреть телевизор, так как не имел возможности поделиться с кем-нибудь увиденным, по той же причине перестал читать прессу. Уткнувшись в Достоевского и в Библию, я перестал выходить из дома, добровольно приковав себя к кровати. Единственным моим другом, не бросившим меня, был Александр Дашков, изредка приходящего ко мне поболтать, попить кофейку и отвлечь меня от разных дурных мыслей. Но когда прошли эти три секунды, растянувшиеся в два года, я вдруг ясно понял, что не имею никакого права кого-то осуждать. Все это – предупреждение с Неба, Бог просто предупреждает меня: «Одумайся! Зачем губишь душу свою? Остановись!». Я прислушался и остановился. В то же самое мгновение, я неожиданно для себя понял, что восхищаюсь каждой травинкой, каждым листочком, что люблю все человечество в целом и каждого человека в отдельности. Врачи, к тому времени плюнувшие на меня, с нескрываемым удивлением обнаружили мое нежелание уходить в мир иной. Постепенно рука и нога начали выполнять привычные для себя функции, мозг заработал в обычном режиме, причем мысли стали глубже и объемнее. Речь, правда, не очень хотела приходить в норму и вызывала некоторое беспокойство. Но одно я понял – это предупреждение и Господь не оставит меня, он даст мне еще шанс, надо только перемолоть в себе гордость и тщеславие.
Поэтому, сейчас, когда я кому-то стал нужен, когда кто-то нуждается в моей поддержке, я просто обязан выполнить то, о чем просит меня потомственный дворянин, господин Дашков. Ни ради своей гордости и тщеславия, ни для доказательства того, что я еще в состоянии делать полезные и приятные дела, а просто для самого Саньки, не оставившего меня в трудные дни, когда дом опустел и замолчал телефон, для моего единственного друга…
И опять перед моими глазами, в памяти моей поплыли картинки бурной юности.
…Эх, Володя, Володенька! Как же мы рассекали с тобой по Москве много лет назад. Все лучшие рестораны готовы были всосать нас, будто пыль в пылесос, в свои объятья. ВТО и ЦДРИ расстилали перед нами изысканные закуски и вливали в нас армянский коньяк. Володька Кудинов, подающий надежды режиссер «Мосфильма», снявший к тому времени несколько, довольно скандальных, фильмиков в «Фитиле», безукоризненно выбритый, надушенный, в строгой финской «тройке», с модельным прикидом на голове, стрелял своими веселыми и озорными глазками во все стороны. Это были не глаза, а петарды, прицельно поражающие женские сердца.