Бывает же такое. Бывает. Или, все-таки, был? Глаза, выразительные, прозрачные, совсем не страшные. Был, был волк, только так ничего и не сказал.
Словно подтверждая мысли охотника, будто в доказательство, где-то далеко, завыл, затянул свою унылую песню волк. Но, что-то пошло не так и вой оборвался. Артем еще долго сидел, нахохлившись возле яркого костра, прислушивался, да все напрасно, тишину осенней ночи никто не нарушал. Пламя высвечивало из темноты и дальние деревья, и они стояли сплошным заплотом, отгораживая костер, с сидящим возле него человеком, от того, темного, чуждого царства ночи.
Каждую осень Артем продолжал охотиться, любил охоту, но страшно, до боли в груди, переживал, когда у него случался неловкий выстрел и уходил подранок. Делов-то, утица с подбитым крылом в камыши утянулась, а он переживал, до боли переживал, и уж на другой день на охоту не ходил. Брал шубу, приходил на заветную поляну и разжигал костер. Долго пил чай, заваренный брусничным листом, поглядывал на темный, ночной лес, словно ждал и не мог дождаться кого-то. А укладываясь спать, укрывался дедовской шубой и сладко улыбался, будто готовился к торопливому, журчащему рассказу деда.
После смерти матушки, добрая была женщина, перебрался Артем в леспромхозовский поселок, где обзавелся семьей. Но охоту не бросил. Так и наезжал каждую осень в свой старый дом, ходил на короткое время в угор, на кладбище, а потом в плавни, в болото, туда, где заунывно поет и поет камыш.
Зная пристрастие Артема к охоте, пригласили его, как-то, друзья на облавную охоту. Волков действительно развелось многовато, и пакостили они по окрестным деревням, резали общественный скот, зорили частные подворья. Вот общество охотников и решило устроить облаву. Артем согласился, хоть и не любил шумные охоты. К тому же помнился еще тот, давний случай с волчицей. Но лет прошло не мало, и охотник верил, что его старые знакомые давно нашли свое успокоение либо под чьим-то метким выстрелом, либо просто состарившись, тихо оставили этот мир.
Согласился. Несколько патронов, заряженных картечью, имелись, новых заряжать не стал. Какое-то чувство боролось в душе, надеялся, что на него звери не выйдут, и стрелять не придется. Тем более что когда-то давно он давал слово. Да, давал слово….
***
Было это в тот год, когда матушка собралась помирать. Деревня тогда совсем опустела. Все, кто мог работать, убегали в леспромхоз, а остальных переселяли по какому-то «укрупнению», перевозили, не спрашивая желания, в другие деревни и села. Заставляли там жить, заводить все хозяйство сызнова.
Вот и осталось тогда в Узерках, любимой деревне Артема, три жилых дома, в одном из которых жила старая Захариха. Мать вроде и не была подругой этой странной женщине, но всегда следила за ней, зная ее немощь, старалась помочь, чем могла. Уже не вставала, притянула как-то Артема и шептала, пока силы были:
– Сходи, сынок, сходи к Захарихе, помоги дров наколоть, зима ведь скоро. Помоги.
Артем кивнул, двинулся было, но мать удержала