Слово какое-то чудное, с газетных передовиц. Но слово словом, а суть одна: парень хоть куда. Только она этого не понимает!»
С Антониной с самого начала всё пошло не так: она только и делала, что поучала, воспитывала. Ни от кого другого он бы подобного не потерпел. А тут, нате вам, слушал скромно, как ягненок, а на себя злился, аж кипел весь.
Девка смеет так разговаривать с ним, с мужчиной! Это же ни в какие ворота! И сделать ничего не получается, хоть в лепешку разбейся! А она всё лезет в голову без спросу, захватчица!
Он встал, пошел на кухню умываться; вода – холодная, ржавая – заплясала тонкой струйкой по обколотой эмалированной мойке. Заглянул в обломок зеркала, прилаженный к прокопченной стене. «До чего же помятая рожа! Тоже мне, герой-любовник!»
Лёвка включил примус; засвистел обросший накипью чайник. Мысли вновь побежали по привычному кругу. Принялся лихорадочно перебирать в памяти свои достоинства, как бедняк монетки перед покупкой. «Ну, сильный, ловкий. – Он, воодушевившись, поиграл мускулами, стул жалобно скрипнул и начал припадать на одну ножку. – А как Петьке-зазнайке врезал! Ишь, вообразил себя главным! Сам ведь трус, сморчок! Меня так никто не назовет. Если драться, то хоть убейте – на волос не сдвинусь! Слабых не трогаю, не по-пацански это! Только не поймет краля, не оценит. Скажет: «Хулиганство, безобразие!» И рожу скривит».
Попробовал взглянуть на себя ее глазами: ничего утешительного! Расхристанный придурок с папиросой в зубах. Вечно лохматый, грубые лапы в машинном масле – прямо карикатура из журнала «Крокодил»! А она – возвышенная, загадочная. Неужели нечем с ней тягаться?! Конечно, Лёвка много и запоем читал, правда, неряшливо, без разбору. Если книга цепляла, тут, как с дракой, – до конца! Герои становились родными, авторы же только раздражали, одним своим существованием говоря, что всё написанное – вранье. Лёвка специально не запоминал их имен. Ну, как тут блеснешь эрудицией?
Он всё больше нервничал. «Пойду поздравлю! Всё-таки у нее день рождения. Я же не трус! Отошьет – ну и хрен с ней!» Лёвка начал думать о подарке – и тут вспомнил про серебряную ложку, ту самую, что появилась у него в сорок первом. Она много лет лежала в ящике, в самом дальнем углу. Сколько раз можно было загнать ее на рынке, купив что-нибудь более дельное! Но от одной такой мысли становилось противно, будто он и впрямь вор. «Подарить – другое дело!» Лёвка вприпрыжку кинулся в комнату; мать еще спала, зажигать свет он не решился: всё-таки пять минут седьмого.
Резко дернул нижний ящик стола, засунул руку как можно глубже. «Вот она! Нащупал!» Он включил ночник, развернул ветхую тряпку; выглянул почерневший черенок. «Черт! Еще чистить придется, а все, как назло, уже начали вставать». Мать окликнула:
– Который час?
– Рано еще, спи! – Он судорожно прикрыл сверток газетой. «Сейчас буду бриться в комнате, возьму воду, мыло, зубной порошок, почищу, пока мать окончательно не проснулась». Лёвка лихорадочно оттирал черноту негнущимися холодными пальцами, чувствуя себя вором и замирая от страха. За