толи ухмылкой, толи рожками. Однако, стекло было неожиданно чистым, и под ним угадывалась картина, пожелтевшая от времени.
«Красавица», так называлось это полотно.
Печь жарко топилась и языки пламени, отражаясь в стекле, пожирали портрет девушки в ханбоке, ее изящно наклоненную головку и холеную руку, держащую цветок.
Кто-то нетерпеливо забарабанил в дверь. Старуха, бормоча проклятья, подбросила полено в печь, закрыла дверцу и, неспешно пошла открывать.
Вместе с последними лучами закатного солнца и морозным дыханием, в дом ворвалась, черноглазая девица, вьющиеся черные локоны иногда вспыхивали серебром, хотя на вид ей было лет 20-25 не больше. Обращаясь к хозяйке, она не долго, задержала на ней взгляд, ощупывая и как бы смакуя, каждый видимый предмет в избе.
– Опера, миленькая, спасибо тебе, я все сделала, как ты сказала, – она на ходу бросила куртку на табурет, сюда же плюхнулась, поставила на стол большую дорожную сумку, продолжая тараторить:
– Золу приготовила, соль тоже, галстук его у меня остался, галстук подойдет? Дальше – оловянная пепельница, правильно я говорю?
– Ой, ты не одна? – услышав надсадный кашель со стороны занавески, забеспокоилась девица, выдернула куртку, на которой сидела и попятилась к двери.
– Сиди, Оксанка, раз пришла – беззубо прошамкала старуха. Затем, медленно, с достоинством, и, даже где-то с гордостью, взяла с припечка5 алюминиевую кружку с отваром, отпила сама, отбросила тряпье с лежанки, приподняла почти невесомое тельце и стала осторожно вливать горячий напиток в полуоткрытые губы ребенка.
– Ты, че, Опера, домовенка втихаря родила, а теперь выхаживаешь? – глаза у девицы округлились донельзя, одновременно страх и любопытство толкали ее вперед, она на цыпочках подошла и встала за спиной старухи.
– Не твоего ума дело, может и родила…
– На новорожденного не похож. Ты что опыты над ним ставишь? Годков шесть будет. А с волосами что? Что это за пучки? Неужто это все, что от волос осталось? А голова-то квадратная… Она перешла на шепот, прикрыв пальцами рот, но вопросы из нее так и сыпались.
– Не квадратная, а идеальная – раздраженно ответила старуха.
– Идеальная – это когда круглая – посмела перечить Оксанка.
– Круглая – это круглая, а у нее голова идеальная – прошипела старуха. – Худющий-то какой, рученки, прям, насквозь светятся…Ты, что в погребе его держала? Мертвеца краше в гроб кладут.
Слушая только себя, пожирая глазами ребенка, она сыпала и сыпала вопросами.
– Цыц, оторва, затарахтела… Может и в подвале…Осторожно перевернув ребенка на бок, прикрывая тряпьем от чужих глаз свою находку, старуха опрокинула остатки напитка себе в рот, сглотнула и захихикала:
– Может и опыты, тебе какое дело? Спрашивай да убирайся, глаза б мои вас не видели.
– Да ты что, Опера, обиделась? На-ка вот, я тебе печенье принесла и молочка, а это ступка новая, из дуба, как и заказывала „Дуб-дубище, дай мне силу-силище”, звонко захохотала Оксана и тут же осеклась, наткнувшись