и поковылял к своей лошадке. Игнат грустно смотрел ему вслед. Перекрестился, пробормотал себе под нос «Бешеный, бешеный барин», и ушёл в Толстяки.
Высадив сотского Тимофея в большом селе Егорье, Михаил Алексеевич привёз Акулова в свой дом в сельце Кузнецово. Длинный одноэтажный барский дом был деревянным, оштукатуренным и покрашенным в белый цвет. Вокруг него построены амбары, службы и пара домиков для дворовых. На нижней ступеньке высокого крыльца хозяина с гостем ожидали приземистый широкоплечий седой старик и совсем молоденькая синеглазая девушка с большим кувшином и полотенцем в руках. Левая рука старика висела плетью. Белая льняная рубаха с красной вышивкой и синие нанковые штаны, заправленные в шерстяные носки, составляли его гардероб. На ногах мягкие кожаные тапки без задников. Пока Михаил Алексеевич умывался с дороги, пристав с улыбкой обратился к старику:
– Что, Матвей Агафоныч, ноги мёрзнут?
– Мёрзнут, ваше благородие, господин порутчик Андрей Иванович, мёрзнут. Уж, слава богу, скоро шестой десяток унтер разменяет.
Пока умывался Акулов, с наслаждением, громко фыркая и отплёвываясь, Рачинский давал указания старому дворецкому:
– Дичь на ледник, и Андрея Ивановича добычу тоже. В столовой обед накрывайте. Да наливок из погреба достать надо.
– Стол накрыт, Михаил Алексеевич. Закуски да настоечки. Сейчас прикажу горячее нести, – поклонился Матвей, – Сенька, иди сюда, – громко крикнул он в сторону конюшни. Дав указания подбежавшему чернявому мальчишке, Агафоныч повел хозяина с гостем через пару проходных комнат в большую гостиную, игравшую также роль столовой. Большая светлая комната в два окна по стенам была обита травянистого цвета кретоном. Тяжёлые бархатные фиолетовые гардины слегка колыхались от ветерка из открытых фрамуг. Слева от двери стоял огромный вычурный диван. У дальней стены громко тикали большие напольные часы. Слева от них стояло приземистое пузатое бюро орехового дерева. По указанию дворецкого, двое молодых дворовых придвинули к большому обеденному столу небольшое канапе, обитое кремовым с золотыми арабесками бараканом. Девятипудовую тушу Акулова не всякий стул мог выдержать. Гость с хохотом расположился на диванчике, Михаил Алексеевич уселся рядом на венском стуле с гнутыми резными ножками.
– Вот за что тебя люблю, Миша, так это за гостеприимство, – потирая руки, произнёс Акулов, – и за настойки твои замечательные, и за закусок обилие.
–Маменька в своё время занималась. Отец не очень любил, да и скончался рано. А вот дядя Вася, отчим мой разлюбезный, тот мог каждый день причащаться. Да не по разу. Так и стали готовить настойки в этом доме, даже маленький перегонный куб соорудили. Давай, Андрей Иванович, твоей любимой, вишнёвой на косточках настоянной.
Рачинский разлил по стеклянным рюмкам благоухающую вишней алую влагу. Однако Акулов задумчиво крутил ножку рюмки между пальцами, не спеша пить.
– Зря ты, Миша, сорвался. Зря наказал того мужичка.
– Андрюша, ну как ты не поймёшь? Быдло должно знать своё место, поле