диких иномарок, непонятно, по каким причинам, просыпались, и сирены их сигнализаций начинали бешено выть, причем каждая своим голосом. Одни орали с истерическим подвыванием, другие дробили тишину басовитыми стонами, третьи визжали и мяукали, заставляя обитателей спального микрорайона пробуждаться в колючем страхе.
Не менее чем ревущие во тьме ночи машины, Прахова раздражало необъяснимое стремление сограждан делать все так, чтобы выглядело «по-иностранному». В городе эта болезнь так и перла: «Пепси-кола», «Кодак», «Сони», «Хитачи». Это еще куда ни шло, это были марки производителей, чья продукция известна во всем мире. Но о чем должны были говорить именования местных фирм: «Парадигма», «Приор», «Инэкс», «Эксклюзив»? Еще несуразнее звучали названия мелких индивидуально-частных предприятий и обществ с ограниченной ответственностью: «Галлион» торговал скобяными изделиями, «Невада» специализировалась на продаже пиломатериалов, «Ниагара» предлагала сливные бачки и унитазы.
Немало вывесок вообще не поддавалось расшифровке. Кафе «Наркоман» принадлежало Нарышкину, Комину и Ананьеву. Владельцы выделили названию первые буквы своих фамилий. Правда, при регистрации возникли некоторые трудности. Слово властям не понравилось. Тогда предприниматели заявили, что поименуют кафе «У наркома Кагановича». Название показалось еще более вызывающим, отдающим большевизмом. Потому демократ, решавший судьбу заведения, утвердил первое предложение.
Поплевавшись на вывески и рекламу, Прахов направился к стоянке троллейбусов. Хотелось прийти пораньше и сесть: ехать до центра стоя ему было бы тяжело, а надеяться, что кто-то уступит место, не приходилось. Транспорт брали с боем, и первыми врывались самые сильные и нахальные. Завоевав сидячее место, они считали, что оно принадлежит им по праву.
Прахов, сокращая путь, пошел по тропке через пустырь, вдоль оврага, поросшего кустами сирени. За одним из поворотов он увидел компанию. По неровному шагу, по обалделым глазам и неверным движениям Прахов понял – мужики «на газу».
Впереди двигался парень лет семнадцати в черной кожаной куртке, с красными блудливыми глазами. На его голове красовалась бейсбольная кепочка с желтыми крупными буквами «USA». Приблизившись к Прахову, красноглазый расслабленным голосом протянул:
– Ты, хромой, ну-ка постой. Стольник есть? Выкладывай.
«Стольник» по тем временам был не сторублевой бумажкой, на которую и стакана сока не купишь, а являл собой стотысячник – банкноту с изображением храма недоступной народу культуры – Большого театра. Как для кого, а для Прахова с его казенной зарплатой, которую выплачивали с неизбежными задержками, да еще с двумя детьми дома, сто тысяч – сумма не столько солидная, сколько жизненно необходимая. Делиться ею он был не намерен.
Прахов остановился, перенес опору на здоровую ногу, поставил палочку в виде распорки. Сердце не екнуло, сознание не подало сигнала тревоги. Он был дома, на своей земле, в своем городе. Где-то там, на краю Кавказских гор, где