социальной логике при Сталине, но вместе с тем это соответствует все той же ансамблевой логике. Наше Садовое кольцо – это как Невский в Петербурге, как Гранд-канал в Венеции, – самые лучшие люди на самой лучшей улице в самых лучших домах. Только они называются не «первый дом графа Н», а «первый дом НКВД».
– Получается, то, что внутри Садового кольца, – это ансамбль, а за пределами – точечные…
– Отдельные ансамбли тоже, но они при этом все-таки недоансамбли. Конечно, ЗИЛ отдельно это – очень красиво. Когда сейчас все производство выведено, мы видим здания ар-деко, там есть свой проспект и все широко и прекрасно, но это была закрытая территория, которую видело ограниченное количество людей и ее не использовали как парадную территорию. Поэтому нельзя сказать, что это еще одно место в городе, которое как-то вовлечено в городскую жизнь. Это закрытая зона, город в городе. То же самое в Курчатовском институте: вокруг колючая проволока и охрана, а внутрь входишь – и прекрасный сад, в котором стоят виллы, – все очень красиво.
Я к тому, что логика, которая организует тот город – индустриальный, город рабочих, который за Садовым кольцом, она вообще вне архитектуры и вне урбанистики. Она диктует чистые функции.
– Возвращаясь к градостроительным планам Москвы, как в соответствии с ними менялся облик города?
– Сталинский Генплан города 1935 года продолжает, как и в проектах 20-х годов, прояснять существующую структуру Москвы. То есть в Москве есть кольца: кольцо вокруг Кремля, которое мы делаем площадями; Бульварное кольцо, а там, где оно не застроено, мы строим Дом полярников; и Садовое кольцо, – всего три кольца. И магистрали, которые ведут к Кремлю и прорезают город: Тверская, Ленинский, Кутузовский, Комсомольский. И набережные Москвы-реки. Надо понимать, что набережная Москвы-реки XIX века – это зады города, использующиеся как арык – для спуска нечистот города. Поэтому там находятся склады, сараи, бани и всякая дрянь. А сталинская архитектура делает из нее, наоборот, петербургскую набережную, такую «Невы державное теченье, береговой ее гранит».
Все меняется с постановлением «Об излишествах в архитектуре» 1955 года, когда решается, что архитектура должна перейти на индустриальные рельсы, как заявил Хрущев. И здесь город начинает развиваться совершенно по другой логике. Это процесс довольно долгий: есть инкубационный период этой логики, есть ее развитие и первые экспериментальные вещи, но смысл заключается в том, что, как мне кажется, именно в этот момент меняется парадигма с художественной на научно-технологическую.
В рамках научно-технологической парадигмы город рассматривается как продолжение научной организации труда и продолжение такого же производства. Тут надо понимать, что это входит в хрущевскую программу, которую за неимением лучшего можно назвать второй индустриализацией. Хрущев начал превращать в индустрии все сферы жизни, надеясь на очень большую эффективность. Новая индустрия