обо всем остальном. Дабл, сволочь такая, ты не можешь от меня этого требовать!
– Он тебе противен? Как мужчина, я имею в виду?
– Нет, но…
– Послушай, Лера. То, что я сейчас тебе скажу, известно пока только нам двоим. Мне и Феликсу. Ты будешь третья. Обещай мне, что ни при каких обстоятельствах. Ты слышишь? Ни при каких обстоятельствах эта инфа не выйдет за пределы данного кабинета.
– А если не дам?
– Лера, мы же вместе начинали «ВТО» и продолжаем заниматься этой игрой. Ты что, хочешь выйти из нашей тесной и дружной компании?
Валерия молча покрутила в руке бокал, поставила его на стол, закурила.
– Все так серьезно? – спросила.
– Более чем. На кону наше будущее, насколько я понимаю ситуацию.
– Черт с тобой, рассказывай, – буркнула она. – Обещаю.
В Москве давным-давно никого не хоронили по старому обычаю, закапывая гроб с покойником в могилу. Слишком накладно использовать дорогую землю под кладбища. Хотя, если разобраться, вся Москва стоит на сплошных кладбищах той или иной степени древности. В Серые Десятилетия, когда жизнь человеческая была дешевле миски горячего супа, а смерть всевластной хозяйкой разгуливала по городам, весям, мега– и гиперполисам планеты Земля, мертвые тела чаще всего сжигали в плазменных печах, а пепел стало принято не хоронить в землю, а развеивать по ветру.
Так поступали и в Москве. Возникло даже несколько специальных мест, куда родственники и друзья покойных привозили урны с прахом, развеивали оный, а легко растворяющиеся урны из дешевого акватина оставляли тут же, на открытом воздухе – пусть себе растворяются. Они и растворялись, никоим образом не загрязняя окружающую среду, и без того изрядно загрязненную к тому времени. Акватин он и есть акватин – из воды сделан, в воду превращается. Никакой грязи, не считая той, что возникает от смешения воды с почвой.
В Москве существовало два самых крупных поля для подобного похоронного обряда. Одно на северо-западе, на месте бывшего Алешкинского леса. И второе на юго-востоке, в районе Зябликово. В начале пятидесятых годов двадцать первого века, преодолев мощную московскую противовоздушную оборону, именно сюда упали и взорвались две китайские ядерные боеголовки, превратив эти части Москвы в две небольшие радиоактивные пустыни. Народу тогда погибло тьма, и не меньше умерло потом, но Москва устояла. Даже несмотря на то, что в худшие годы москвичи, оставшись в количестве около двух миллионов человек, жрали крыс и голубей, которых даже разводили специально для этой цели. При этом на зараженные радиацией территории практически не обращали внимания, полагаясь на вечное русское «авось» и часто вспоминая японские города Хиросиму и Нагасаки, которые первыми в истории человечества испытали на себе весь ужас от применения атомного оружия и тем не менее выжили. И русское «авось» таки не подвело, выручило. Разумеется, наряду со средствами радиационной защиты и дезактивации.
К середине десятых годов двадцать второго века население Москвы выросло до четырех миллионов человек, она снова называлась гиперполисом,