Я сожгу этот мир в пламени моей ненависти. Евгений Шиков

жды в день, но, случалось, не замечал тех, что упали в малину или крыжовник, и тогда они начинали вонять.

      Егор вскочил с кровати, натянул шорты, футболку и спустился вниз, где мама с испачканными в тесте руками жарила ему блинчики.

      – Доброе утро! – Егор залез на стул и пододвинул к себе тарелку. – Я включу телевизор?

      – Только ненадолго. С медом будешь или со сгущенкой?

      – Со сгущенкой. – Егор, щелкая каналами, нашел Губку Боба. – Или с вареньем.

      – Варенья нет. – Мама посмотрела на дергающихся на экране мультяшек. – Что за чушь ты смотришь? Включи новости.

      – Мам…

      – Включи новости. Ты же знаешь, что должен смотреть новости, а не эту белиберду.

      – Ну, маам… ну можно я…

      – Новости, Егор. Или выключай телевизор.

      Егор взял пульт и переключил на новостной канал. Диктор говорил про какую-то очередную страну, в которой кто-то в очередной раз в кого-то стрелял.

      – Когда я вырасту, – сказал Егор негромко, – я сожгу весь этот мир.

      Мама улыбнулась и поцеловала его в лоб.

      – Вот и умница. А пока кушай блинчики.

      – Их крики, – сказал Егор, выдавливая из пакета сгущенку, – будут слышны даже на небесах.

      – Это прекрасно, милый! Кушай.

      – И Господь, услышав эти крики, заплачет.

      Блинчики были замечательными. Солнце поднималось все выше, через открытую дверь с натянутой на ней москитной сеткой просачивался слабый ветерок. На ступеньки рядом с дверью опустилась какая-то птичка, поводила головой – и снова взлетела в небо. Егор проводил ее взглядом.

      – А еще, – сказал Егор, – я убью всех тварей земных.

      – Не говори с набитым ртом, – сказала мама. – Вначале прожуй.

      Егор прожевал.

      – Я убью всех тварей земных, – повторил он. – Кроме собак.

      Мама посмотрела на него.

      – Милый, ты же знаешь – собак ты тоже сожжешь в пламени своей ненависти.

      – Не хочу жечь собак, – пробурчал Егор. – В фильме у мальчика ротвейлеры были. Почему мне нельзя ротвейлера?

      – Потому что у твоей сестры аллергия, – мама положила чашку в раковину и включила воду. – Ни кошек, ни собак – ничего, что бегает по дому и шерсть везде разбрасывает.

      – Тогда и папа пусть не приходит, – вырвалось у Егора.

      Мама обернулась к нему. На сковороде шипели блинчики.

      – Такие шутки в этом доме неуместны, юноша. Твой отец столько тебе дал – и хоть бы капля благодарности в ответ.

      По крыше мягко застучали мертвые птицы. Егор возил куском блинчика по сгущенке.

      – Прекрати это, – сказала мама. – Игорь и так все утро их убирал.

      – Я хочу собаку. Как Хатико.

      – Я же сказала – нет. Твоя сестра…

      Егор отодвинул от себя тарелку.

      – Я и ее сожгу в пламени моей ненависти. И мне за это ничего не будет.

      – Твоя сестра, юноша, сейчас изучает йогу, чтобы быть тебе хорошей женой, а ты только о себе и можешь думать.

      – Не хочу я на ней жениться. У нас в классе никто на сестрах не женится.

      – И сжигать мир тоже из них никто не собирается. Хочешь быть как все в твоем классе? Тогда мне нужно было пить во время беременности.

      Егор молчал. В москитную сетку врезался воробей и упал вниз окровавленным комочком перьев.

      – С сегодняшнего дня, – сказала мама, – вы с сестрой опять будете спать в одной постели.

      – Тебе надо, ты и спи! – Егор схватил тарелку и бросил ее в телевизор. Сгущенка забрызгала лицо диктора, который не обратил на это никакого внимания и продолжал говорить про какой-то бессмысленный съезд в Германии. – Я лучше с собакой в одной постели спать буду!

      – Егор! – разозлилась мама.

      – Я и тебя сожгу в огне своей ненависти! И сестру, и… и даже папу! Я и его не боюсь ни капли!

      – Ты для этого слишком слаб. – Мама подняла тарелку и поставила ее на стол. – Для того, чтобы все это сделать…

      – Я не буду спать с сестрой! – Егор поднялся и пошел к двери. – У нее ноги всегда ледяные, и она не моргает вообще! А еще, когда я сплю, она на меня пялится!