всегда можно было издали заслышать приближение учительницы. Ясно помню, как она пыталась научить нас работать с разными группами мышц – она провела линию, рассекая надвое свое тело от головы и до паха. Когда рука достигла низа, детишки захихикали. Далее она показала нам, где у нас правая и где левая сторона, как включать каждую независимо, а затем в тандеме. Завращала руками, словно карусель.
– Зарядка! – твердила она, касаясь правой рукой носка левой ноги, затем левой рукой носка правой. – У вас одно лишь тело, на всю жизнь! Берегите его.
Может, она и вправду была лесбиянкой.
Сидя в траве во время бейсбольных матчей, я вырывала все сорняки в поле зрения, после чего руки пахли грязью и диким луком. Я ломала стебли одуванчиков, дивясь липкому молочно-белому соку. Суть игры: берешь одуванчик и трешь с силой под подбородком – прямо над тонким белым шрамом, который остался после того, как я, совсем маленькая, упала в ванной, – трешь, пока цветок не начнет рассыпаться, и если подбородок пожелтеет, значит, ты влюблена.
В восемь лет я была тощая, как тростинка, и тревожная. Обычно слишком на взводе, чтобы предаться мечтам, но сидение в траве приносило мне своего рода покой. Во время уроков физкультуры я всегда брала оторванную головку одуванчика и терла ею подбородок, пока цветок не превращался в мокрый горячий шар, больше похожий на еще не распустившийся бутон.
Фокус – или шутка – в том, что желтизна всегда переходит на кожу. Одуванчик всегда отдает свой цвет. У него нет тайн, капризов, чувства самосохранения. И потому уже в детстве мы понимаем то, чего еще не можем сформулировать: диагноз не меняется. Мы всегда будем ощущать голод, всегда будем хотеть. Наши тела и умы всегда будут тянуться к чему-то – признаем мы это или нет, все равно.
И как гибель одуванчика сообщает нам нечто о нас самих, так сообщает и наша собственная гибель: наши тела – экосистемы, они отбрасывают частицы себя, замещают их и восстанавливают, покуда мы не умрем. А когда умрем, наши тела накормят голодную землю, наши клетки станут частью других клеток, и в мире живых, где мы пребывали прежде, люди будут целоваться, держаться за руки, влюбляться, трахаться, смеяться, плакать, обижать друг друга, исцелять разбитые сердца, начинать войны, вытаскивать спящих детей из автокресел, орать друг на друга. Если б кто обуздал эту энергию – этот вечный, гложущий голод – мог бы с ее помощью творить чудеса. Мог бы толкать Землю, дюйм за дюймом, сквозь космос, пока планета не налетит сердцем на Солнце.
Дом иллюзий как точка зрения (упражнение)
Ты не всегда была Ты. Я была целой – симбиоз моих лучших и худших частей – а потом раскололась (в одном из смыслов этого слова): аккуратно отрезанная половина приняла форму первого лица – уверенная в себе женщина, детектив, искательница приключений – и другая, вечно вздрюченная и дрожащая, как мелкая собачонка.
Я уехала и просто жила: перебралась на Восточное побережье, написала книгу, поселилась с красивой женщиной,