Там, где пилили грудную клетку и раскрывали, как цыпленка табака. Черт с ним, со шрамом. Говорят, мужчину украшает, а женщины внимания особого не обращают.
Помахал руками, поприседал, с гантелями поупражнялся. Душ, бритье. Ставит чайник. Вода вскипает, заливает кипятком крутым овсянку, каша готова в минуту. Каплю молока обезжиренного – для вкуса. А какой вкус у такого молока… Меда сверху столовую ложку, кое-как в горло лезет. Запивает чаем, глотает таблетки, три штуки. Все, можно ехать.
Листьев за вечер и ночь ноябрьскую попадало изрядно. Кленами вся улица обсажена. Красивые листья. «Тойота» его словно в маскхалате. Жалко сметать. Включает кассету с григовским концертом, убавляет звук. В путь.
Езды в госпиталь без трафика минут сорок. В такую рань «пробок» не бывает обычно. Только если нахайвэе авария. И чего он вспоминает американскую учебу свою? С какого бока? Не любит ее вспоминать. Никогда, ни раньше, ни потом, не испытывал такого напряжения. Год всего, а казалось, вечность. Кэролайн – высокая, поджарая, с крупными чертами лица и рыжими волосами, явно выраженный англосаксонский тип. Выражение лица вежливо-бесстрастное. На любителя. Про таких говорят: не баба, а конь с яйцами. Не замужем. Наверное, многажды ловила на себе заинтересованные взгляды мужиков – в отличие от него курсантам (курсистам?) около тридцати или немногим больше. Равнодушно-невидяще в ответ. Так смотрят на один и тот же примелькавшийся, надоевший до чертиков пейзаж за окном. Курсанты (курсисты?) ее не интересуют. А может, лесбиянка? Интересно, работает Кэролайн там же, на 59-й улице, между 6-й и 7-й авеню, в Институте вспомогательных медицинских профессий, или ушла? Солидное помещение, прекрасная мебель, швейцар у входа, окна на Центральный парк смотрят. Помогает Кэролайн оформить ему заем в банке на семь тысяч под проценты. Пятьсот платит он сразу – задаток. Заем на десять лет, начнет выплачивать через полгода, после окончания курсов. Таковы правила. Найдет работу, не найдет – никого не волнует. Кэролайн всем говорит: «Мы трудоустраиваем». Черта лысого. Никто никого здесь не трудоустраивает.
Чем напряженней напряжение… Встает каждое утро в шесть, на сабвэе с двумя пересадками из Бруклина в Манхэттен, на Амстердам-авеню, в госпиталь. В восемь как штык на месте. Вначале на побегушках, потом к технике приставляют. Единственно, инъекции делать не разрешают, остальное – то же, что и технолог с лайсенсом. Смену оттрубит – ив другой госпиталь, лекции слушать. На английском. С большим трудом дается, даром что языковые курсы в Москве закончил и частные уроки брал. К полуночи измочаленный домой возвращается. И так весь год.
Банкет по случаю окончания курсов в роскошном ресторане манхэттенском. Шведский стол, выпивка в неограниченном количестве, между прочим, съеденное и выпитое им, Костей Ситниковым, примерно на сто баксов, заранее включено в стоимость учебы, в тот самый заем. На банкете впервые видит он всех выпускников из всех групп. Ни одного урожденного американца. Индусы, латиносы,