и милостей… Потом его помолвка с Марией Гессен-Дармштадтской. Графиня Бобринская была не только подругой императрицы Александры Федоровны, но и Александрин, и сказала ей, что пока робкая просьба сына не произвела впечатления на всемогущего отца. Говорила также, что императрица плакала после беседы с мужем о Лермонтове. Она вообще часто плакала в ту пору. Она много болела, а муж сердился на нее за какие-то ее выходы в маскарад. А роль фрейлины Нелидовой в жизни ее мужа становилась все больше, все прочней, были еще другие дамы… И ей приходилось несладко. Так еще запретить себе маскарад…
Что касается Лермонтова… Перовский три вечера подряд читал ей «Демона», а она любила его чтение, и, может, вообще, ей больше нравилось чтение Перовского, чем стихи из «Демона». Но… совершившая некогда ошибку, – не отменив танцевальное утро после вести о смертельной дуэли Пушкина, она после принялась за чтение Пушкина и теперь уже считала его своим поэтом и, вообще, великим поэтом времени правления ее мужа. Правители любят, чтоб история их царств выглядела красиво. И так как пришла пора, когда она как женщина не могла уже полностью отвечать за мужское состояние своего супруга, она хотела украсить другие области его власти и его жизни, и Пушкин, а теперь вот Лермонтов для этого, ей казалось, подходили… И она сокрушалась, почему ее Николя никак не хочет с этим согласиться, когда они с сыном так просто это понимают.
Я поговорил с Философовым, мужем нашей родственницы… Он стал уже воспитателем младших великих князей. Он сказал мне:
– Сам хотел бы объяснить себе! Кто играет главную скрипку? Бенкендорф? Но он поначалу сам заступался за Михаила. И помог его воротить назад с Кавказа. Кроме того… он по природе – человек формального мышления, но не палач. Дубельт тем боле. Великий князь Михаил Павлович никогда так уж плохо не относился к Мише. Всем ясно, что история с Барантом – вполне детская история. То есть, обычная, светская. Скорей всего, касается женщины. Хоть я не уверен, что за ней не стоит оскорбленное самолюбие за стихи на смерть Пушкина. Кого-то, не скажу, кого. Необязательно французов. И необязательно – французского посла. Тем более, что Дантес – откровенный сторонник бывшей правящей династии, а не нынешней. Здесь кто-то из наших подсказал невесть что французскому шалопаю. Придумал – или настроил его. Больного самомнением от того, что его отец – посол, и поэтому каждая русская дама, которая ему понравится, должна быть его, а как же иначе?
А все остальное – спрятано здесь, у нас, и Баранты – один или другой – тут ни при чем. Человек, допустим, справедливо наказанный за дуэль – привозит с Кавказа два или три представления к наградам. Можно использовать хотя бы одно. Что мешает? Когда столько людей за него просит. И он один внук у несчастной старухи бабушки – больше у нее никого. Значит, мешает все-таки! Недовольны не самой дуэлью, а Мишей. Как писателем. Стихи – не пристрастие государя, если они не политические. Хотя… Я не уверен, что государь был бы в восторге прочитав обращение к Богу:
За жар души, растраченный в пустыне,
За