а что, если дать вазочку Майку, пусть он вручит ее дяде. У него это мило получится.
– Но если вазочка такая ценная, почему бы вам ее не продать? – удивилась Роберта.
– Конечно, можно было бы ее продать, – согласилась леди Чарльз, – но интуиция мне подсказывает, что лучше с ее помощью задобрить дядю. Тут ведь как получается. Предположим, вазочка стоит сто фунтов. А нам, дорогая, желательно получить от дяди две тысячи. Так почему бы не использовать вазочку как наживку, чтобы поймать крупную рыбу?
Роберта засомневалась:
– А не сочтет ли он снова вас расточительными, если вы дарите по пустякам дорогие вазочки?
Леди Чарльз рассмеялась:
– Да что ты! Дядя будет в восторге. И в любом случае, если он отвергнет подарок, вазочка останется у нас.
Роберта согласилась, но все равно логика Шарлотты была ей не совсем понятна.
– Встречать его мы все соберемся в гостиной, – продолжила хозяйка, – и может быть, изобразим живую картину-шараду.
– Для него?
– Не бойся, Робин, он не примет нас за сумасшедших, поскольку давно уже считает нас такими. А мы в живых картинах еще в Новой Зеландии поднаторели. Ты это знаешь.
Роберта вспомнила их «Райский сад», который нравился ей больше всего. Лорд Чарльз с моноклем в глазу и раскрытым зонтиком над головой изображал Адама. Генри был змеем-искусителем, а близнецы – ангелами. Фрида, разумеется, представляла Еву, а Пэт – «древо познания». Сама Шарлотта, приклеив бороду, предстала в образе разгневанного Создателя.
– А ему нравятся шарады? – спросила Робин.
– Сомневаюсь, что он вообще такое видел, – отозвалась леди. – Так что это будет для него приятным сюрпризом. Ведь в жизни бедного Гэбриэла мало веселого.
В комнату заглянул Генри. Конечно, предварительно постучав.
– Мне захотелось вас рассмешить. Пристав все же добрался до папочки – прошел по черной лестнице. Теперь сидит на кухне с Баскеттом и горничными.
– Как жаль! – воскликнула леди Чарльз.
– И вы не поверите, но фамилия у него Грамбл[2].
Ill
За ланчем леди Чарльз продолжала размышлять о том, как они будут веселить дядю Г. В обсуждении участвовали все, кроме Генри, который был задумчив и явно не в настроении.
Роберта в замешательстве то и дело ловила на себе его взгляды, не понимая, почему у Генри такое странное лицо, но затем сообразила, что он смотрит на нее, но не видит. После этого Робин почувствовала себя свободнее и стала внимательнее прислушиваться к разговору. Четырех лет разлуки как не бывало. Она снова становилась членом семьи.
Роберте очень хотелось узнать, что на самом деле творится в душе лорда Чарльза, но выяснить это было невозможно. Несомненно, он должен быть встревожен, но его бледное овальное лицо оставалось невозмутимым. Добрые близорукие глаза и светлые усы, казалось, принадлежали одному человеку, а рот совсем другому,