Российской Империи. Но сама Империя уже переставала существовать, а вскоре закрыли и Консульство. Всё застопорилось.
Тогда Панфиловы стали оформлять вызов через контору управляющего КВЖД. В самом начале 1922-го всё получилось. В Харбине с нетерпением ждали родных. А будущим переселенцам предстояло для легального отъезда оформить паспорта граждан новой страны под длинным названием – Российская С. Ф. С. Республика. И ещё собрать кучу бумаг.
Два страшных года для Оренбургской губернии. В 1921 году засуха уничтожила посевы, голод скосил людей. А в двадцать втором близ Троицка весь июль – нескончаемый мелкий дождь. Крестьяне из ближних деревень, у которых ещё оставалась те же козы, не могли из-за сырой погоды взяться за косьбу, называли этот дождь сеногноем, хватались за голову, им нечем будет кормить домашнюю живность.
Голод[1]. Безысходность.
Будущие эмигранты выехали из Троицка только в октябре.
С пересадками – всё на восток и на восток. Пять тысяч вёрст с гаком. Сначала «по-барски» занимали купе в «зелёном» вагоне. Впрочем, про «купе» – слишком громко сказано. «Зелёными» вагонами назывался третий класс, а на второклассные «синие» или первоклассные «жёлтые» денег у семьи не то чтобы уж совсем не хватало, но их ведь приходилось беречь на будущее. Но и общий, «зелёный», вагон – он хотя бы пассажирский. В нём ехали до Омска.
А дальше – вагоны-теплушки. С двумя неудобными пересадками. Иркутск отнял у наших путешественников десять дней; искали, кто из местных их приютит, спали на полу. Павел находил подённую работу, а расплачивались с ним съестным. Наконец, дождались поезда до Читы. В «телячий» вагон размером шесть метров на три метра набивалось до двадцати человек, трёхъярусные нары заняты, как и «комфортные» места на полу близ железной печки. Здесь, у жаркой буржуйки, старался примоститься простудившийся Павел. Он и раньше частенько по весне и по осени кашлем маялся, а тут ещё вагонный сквозняк, сплошные щели.
Когда составы тормозили где-нибудь на полустанках в тайге, то дети, Клава с Мишей, оставались в теплушке, а Павел, Прасковья и Татьяна вместе с соседями всякий раз спрыгивали вниз, ломали валежины и собирали хворост для печки.
На одном разъезде увидели под железнодорожным откосом домик со свалившимся забором. Вскопанный огород. Ботва от убранной картошки. Коза рядом со старенькой хозяйкой.
– Вам забор поднять, сударыня? – выпрыгнул из теплушки шустрый Павел.
– Будь добр, сынок, – улыбнулась та, опираясь подбородком о палку. – Лопату возьми в сенях.
И вот уже Павел копает ямы под пару новых столбиков. Стремительно копает, до отправления поезда меньше часа.
А что делает Прасковья?
Она – доит козу!
Доит в свою кастрюльку, за которой сбегала в вагон. Первые струи молока туго ударяются и звякают о дно. А потом струйки захлёбываются в молочной пене, они уже не звонкие. Да парное молоко, оказывается, ещё и вкусненько пахнет, как-то