качнула головой, опустила веки.
– Пойдем в дом? Ляжем?
Она снова сделала отрицательный жест.
– Ты сердишься на меня? – уже умоляюще спросил Дима. – Жалеешь?
– Нет. Мне хорошо.
– Правда? – обрадовался он и обнял ее. – И мне, знаешь, тоже ужасно хорошо! Я подумал… Это, конечно, не очень красиво, зато правда… Что все было бы просто чудесно, если бы не Люда. Понимаешь? Ты и я, это место… Оно уже не кажется таким унылым. Если не думать о ней, то можно сказать, что я счастлив.
– Ты все-таки скажешь ей правду, если она вернется? – Марфа положила ему на плечо тяжелеющую, сонную голову. – Она тебе этого не простит. Она не из тех, кто прощает ошибки.
– Ты не ошибка!
Марфа прижалась к нему еще теснее и, чуть вздрогнув, шепнула, что тоже всю жизнь ошибается. И в людях, и в самой себе.
– Я ошибаюсь – следовательно, существую. – Она тихонько поцеловала его в шею. – Не хочешь провести работу над ошибками? Только в доме – меня уже кто-то укусил.
И если бы мать Димы узнала о том, как провел ночь ее сын, она была бы поражена этим куда больше, чем загадочными прорицаниями потрепанных карт Ленорман.
Даше скучно и не по себе – у нее все валится из рук. Сегодня, как всегда, она встала с солнцем, умылась, оделась с помощью горничной девки и села было вышивать алтарный покров для церкви Спаса на Ключиках. Матушка обещалась вышить его давно, по обету, да дела не пускали, вот Даша и помогает по мере сил. Обет давался из-за нее же, когда полгода назад она опасно захворала. Чудотворная икона помогла, батюшка щедро пожертвовал на церковь, а матушка села было вышивать, но у нее пошло медленно. Казначейша Фуникова-Курцова живет не как прочие богатые хозяйки – запершись в терему. Она везде звана и бывает, чаще ест в гостях, чем дома. Вот и вчера…
Даша вздыхает и роняет на пол иголку с ниткой. Поднимает, зевает и крестит рот. Работа у нее не спорится, она задумчиво глядит вдаль, забыв о натянутом на раму парчовом полотне, а когда берет цветные бисеринки из деревянных чашек, составленных рядом на скамье, то путает цвета. Плащ Богородицы велено шить синим, а она по ошибке взяла желтый бисер, так что нянька, распарывая ее работу, сердито морщит восковой лоб: «Иудин цвет!» Но девушка не слушает няньку. На душе у нее смутно, она боится чего-то, а чего – толком не знает.
В большом и богатом доме Фуниковых неспокойно. Батюшку Даша не видала уже дня три – он почти не бывает дома, ему даже одежду переменить посылали со слугой в царский дворец. Матушка оттого ходит тревожная, невеселая – она всегда такая, когда батюшка во дворце. Вчера звали ее на пир – гуляли у Залыгиных, богатых купцов, с которыми у батюшки какие-то дела. Она сперва отказалась было, сославшись на то, что не может дом пустым оставить, но ее так упрашивали, что поехала. Вернулась под утро, да не на своих ногах – принесли пьяную. Даша видела это, выскочив на галерейку, где обыкновенно встречала матушку. Она замерла, сдвинув гладкие русые брови, глядя, как слуги проносят мимо нее полное тело