что я здесь!
Надзирательнице оставалось только подчиниться воле Лики, молодой попечительницы, и она пошла исполнять поручение последней.
Тяжелая, мучительная ночь бесконечно потянулась для Лики. Около одиннадцати часов еще раз заезжал доктор; он снова выстукивал, выслушивал и всячески мучил бедняжку Таню, и, в конце концов, заявил, что консилиум бесполезен и что вряд ли малютка дотянет до утра.
– А вам, барышня, я советовал бы убраться отсюда подобру, поздорову, – дружески сказал он Лике, – болезнь заразительная, и я не ручаюсь ни за что… Может случиться большое несчастье, предупреждаю вас, мадемуазель!
– Я останусь все-таки здесь до утра! – упорно возразила молодая девушка.
– Но девочка очень плоха, повторяю, – снова пытался убедить Лику доктор, – а болезнь заразительна… Вашу Таню вряд ли что может спасти… Одно еще средство остается нам. Если больная уснет хорошенько, пропотеет и наберется силы, тогда еще есть кое-какая надежда на спасение. Лекарства здесь не помогут ничем. Я пропишу только кое-что для поддержки сил и прошу сохранять покой у ее постели. И все же не могу скрыть от вас, что на выздоровление надежды мало, – закончил свою речь доктор, прощаясь с Ликой.
Молодая девушка осталась у постели больной. Точно добрый ангел повеял крылом над умирающей малюткой. Точно Лика хотела во что бы то ни стало вознаградить усиленными заботами и уходом свою маленькую любимицу за недавнюю небрежность к ней и к остальным детям питомника. И каждый раз, когда сознательно открывались голубые глазки Танюши, они встречали ответный взор больших, исполненных любви и сострадания глаз молодой девушки.
– Тетя Лика, ты? – с трудом произносили запекшиеся губки малютки.
– Я, мое сокровище! Я, моя крошечка! – отвечала Лика и, подавляя подступающие к горлу слезы, обнимала Танюшу, чувствуя под своими пальцами выступившие от худобы ребрышки бедного ребенка.
Девушка с ужасом думала о том, что, догляди она раньше, поинтересуйся прежде обо всех этих вверенных ее попечению крошечных существ, жизнь Танюши не погибла бы в самом ее начале.
Ребенок затих на некоторое время. Танюша не бредила и не металась больше, а только слабо трепетала в постельке, как подстреленная птичка, ее жалкое, худенькое тельце, ее губки, широко раскрытые, как у птенчика, жадно хватали воздух.
– Жарко! Пить! – шептала то и дело охрипшим голоском больная. – Тетя Лика, пить! Где ты, где ты?
– Я тут, моя радость! Малютка моя ненаглядная! Я тут! – и Лика поила Танюшу, с трудом пропуская воду сквозь судорожно сжатые зубы ребенка.
– Душно! Душно! – пролепетала снова через минуту Танюша тем же беззвучным, слабым голосом.
Тогда Лика быстро схватила ножницы со стола и в одну секунду обрезала пышные локоны девочки.
– Так лучше, не правда ли, мой ангел? – нежно наклонясь над больною, спросила она.
Та силилась ответить и не могла, силилась улыбнуться, но улыбка не вышла. Только слабая судорога скривила запекшиеся губки.
– Боже!