он бы играть на нем научился. А это все сделали другие люди, им ни собака, ни человек – ничто не дорого. Но ведь и ты парня бы этого на танке не переехал, верно? – Она взглянула Штефану в лицо. – А кто-то раздавил ему живот, и ты с ним будешь стоять в одном строю. Только от этого ничего не поменяется, ни для тебя, ни для него. Ты не передумал воевать? – спросила она, чуть помедлив. – Еще не поздно подать рапорт. Я обращусь к рейхсфюреру, я уверена, Вальтер поможет. Можно подобрать службу в Берлине или где-то в одной из европейских стран. Хотя бы в Польше. Я говорила тебе, война в России будет очень ожесточенной. Но ты хотел пройти путь, как твой отец…
– Я и сейчас хочу, как отец, и ни за что не отступлюсь.
Штефан отстранился и отошел к окну.
– Нет, я не изменю решения.
– Я тебя не уговариваю, – ответила она негромко. – Хотя ты должен понимать, что мне это непросто. Но я обещала тебе, что ты все сделаешь так, как хочешь. Пусть так. Делай. Но ты знаешь, за что ты воюешь?
– Знаю. – Штефан повернулся, голос его прозвучал решительно. – Чтобы в Германии никогда не было вот так. – Он указал взглядом на простреленный рояль. – Чтобы Германия никогда не стала большевистской, как того хотят Тельман и Сталин. Чтобы Европа не стала большевистской. Ради старой культуры, ради живописи, которую отец боготворил, и которую большевики презирают. Пусть ради этого надо совершить этот чудовищный бросок на восток…
– Только вот партия Адольфа Гитлера не самый лучший союзник в подобных устремлениях, – негромко возразила Маренн. – У меня есть большие сомнения, что это та самая культура, которую боготворил твой отец. Хотя кто знает, лейтенант, художник Генри Мэгон любил прослыть оригинальным. Не уверена, что я знала его настолько хорошо, что с полной ясностью могу сказать, чтобы он говорил об Адольфе Гитлере, во всяком случае в самом начале. Но нацистом он бы не стал, это совершенно точно. – Она помолчала, затем продолжила: – У нас с тобой нет выбора. Если нас отправят обратно в лагерь, ты и я – мы, вероятно, выдержим. А вот Джил – нет. Она не выдержит. Она погибнет. И мы должны прикрыть ее собой, как тот парнишка-пограничник – свою собаку. Потому что мы ее любим, и она должна жить. Наши с тобой предки – дед, прадед, прапрадед – правили Австро-Венгрией более тысячи лет, и как-то они обходились без таких вот походов на Восток ради сохранения европейской культуры, во всяком случае со времени крестовых походов. Они стояли на своих бастионах, и этот самый Восток атаковал их нещадно, в основном османский, конечно. И где теперь те османы? А Вена осталась непреступной твердыней. Ее история, ее слава, ее культура. К чему приведет все это? – Она вздохнула. – Как бы не к обратному результату.
– Фрау Сэтерлэнд…
Дверь открылась, медсестра Беккер осторожно вкатила в комнату каталку. Альма лежала на ней, прикрытая простыней, и тихо спала.
– Поставьте сюда. – Маренн показала на место рядом со своей кроватью. – Пусть останется так, не будем беспокоить. И позовите ко мне господина Пирогова, – попросила Маренн медсестру. – Если