простор Невы, Андрей задохнулся от свежести морского бриза, от потрясающей широты пространства, залитого сияющей глазурью. Роскошь города напоминала картину гениального мастера, выполненную филигранно и в то же время с удивительной свободой штриха. Хотелось стоять часами и взирать, вдыхать, впитывать всеми порами ту страсть, которая просачивалась с поверхности этого полотна.
«А может, бросить все и вернуться! – пронеслась в голове Андрея шальная мысль. – Оставить московскую суету, всю эту непрерывную погоню за собственным хвостом, и снова сюда, откуда сбежал пять лет назад, как крыса с тонущего корабля – без оглядки, сломя голову! А оказалось-то, корабль вовсе не тонущий. Вон как расцвел, какой красотой налился! Вернуться… Хм… Мариша никогда не согласится. А вот родители были бы рады. Нет, конечно, не вернусь. Что за малодушие, и как я только мог подумать! Ни за что! Разве что помирать когда-нибудь, в старости, чтобы на той же земле, где родился. От которой отказался. Которую предал».
Но предал ли?
«Heimat ist da, wo ich mich wohlfuhle» – вспомнил Андрей название одной немецкой статьи, которую учил в годы своего образования, когда намеревался уехать в Германию (да куда угодно, лишь бы из Питера). Да, здесь была его «Heimat», но вот с «sich wohlfuhlen» имелись большие проблемы. Слишком трудные пришлось ему пережить отношения с городом, в котором он вырос, атмосферу которого всосал со старательностью грудного ребенка, всасывающего молоко матери. Слишком мало гармонии, равновесия, спокойствия. Постоянно – из крайности в крайность, от любви до отупляющей ненависти. Это выматывало, полностью вытягивало силы, словно тяжелые отношения любовников, то страстно совокупляющихся, то рвущих друг на друге волосы и осыпающих друг друга проклятиями…
Он хорошо помнил тот чахоточный, с привкусом чахоточной крови, город, из которого бежал, будучи высосан, точно пауком, до полусмерти. Он хорошо помнил серость без уголка чистого голубого неба, слякоть, хлюпающую под ногами, постоянные промозглые дожди, пронизывающие до костей, студеные зимы, бледно-розовые закаты, не важно, летние или осенние, зимние или весенние – всегда такие безотрадные и одинокие. Всюду преследовавшие неудачи, срывы, ощущение недостижимости далекого счастья, которое обитает не здесь. Болезненные встречи, болезненные расставания. Едкие фразы тех, кому сейчас он просто рассмеялся бы в лицо (а тогда они много значили, эти фразы, каждая была, как прижженная о кожу сигарета, и он ничего не мог ответить на это и стоял, растерявшись, путая слова, перекраивая уже сказанные предложения, отчего казался себе полным идиотом). Затяжные депрессии, дрожащие, как у неврастеника, руки, чувство собственной неполноценности от нереализованности и безденежья, которые вынуждали его камнем висеть на шее у родителей до двадцати пяти лет, и как следствие – постоянный контроль с их стороны. Их бессловесный укор, недоговоренное презрение, сквозившее в мимолетных фразах, словечках, акцентах, Андрей воспринимал особенно болезненно, как ушат