ли вы мне подсказать, в какой палате находится Зотова Елена Георгиевна?
– А кто она такая, ваша Елена Георгиевна? Кто она такая вообще? – грянул ответный вопрос санитарки.
Это обескуражило меня настолько, что я сначала оторопела. Я хорошо поняла всю скрытую обидную двусмысленность её слов и ещё догадалась о том, что санитарка прекрасно знала, о ком именно я спрашиваю, но ответила так – как ответила, совершенно бесцеремонно расправившись со мною несколькими выплюнутыми в меня ядовитыми словечками.
Конечно, ни я, ни Елена Георгиевна не имели ни званий, ни должностей. Когда-то, ещё до войны, тётя Лена работала ретушёром в фотоателье, а в годы войны служила кем-то в штабе. После Победы приехала в Москву с мужем на постоянное место жительства. Долго они ютились в съёмных квартирах, пока не получили свою, в то время она работала секретарём директора на заводе. Поработав несколько лет, уволилась и превратилась в обычную домохозяйку, уступив без боя свою карьерную дорогу, оставшись в стороне.
«Так одним словом, – думала я, – можно легко перечеркнуть всю человеческую жизнь. Жизнь, полную трагизма, лишений, испытаний».
Один писатель, Джозеф Конрад, сказал о силе слова: «Есть какая-то жуткая сила в сказанном слове… Слово уводит далеко-далеко, несёт разрушение, пронизывая время, как пуля пронизывает пространство»[1]. Помнила я наизусть и рассказы моей бабушки, что была родной сестрой тёти Лены, о том, как Елена Георгиевна в годы юности ходила на занятия в педучилище, не имея пальто, в одном коротком жакете даже в морозные зимы. Как в самом начале войны получила извещение о том, что муж её пропал без вести, находясь при этом в больнице с двухлетним сынишкой. Как он умер у неё на руках, как к ней подошёл врач и сказал: «Мамаша, складывайте своему ребёнку ручки, разве вы не видите, что он умер. Надо спешить: фашисты входят в наш город». И, пережив всё это, тётя Лена ушла на фронт.
Для меня люди того поколения непобедимых, видевших и переживших войну, – пусть они были героями или просто тружениками тыла, как моя бабушка, – всё равно их всех я считаю людьми особой породы, они для меня как совесть. Ничего я не ответила той санитарке, похожей на подушку, проглотила обиду и пошла дальше по коридору, открыла дверь в самую первую палату и сразу увидела мою тётю Лену. Она сидела на койке, свесив тонкие ноги, высохшая, вялая и похожая на забытый цветок на клумбе поздней осенью после первых заморозков.
По дороге к ней у перехода этим майским солнечным тёплым днём я купила букет ландышей. Милые, хрупкие, с изысканным ароматом, ландыши очень обрадовали тётю Лену. Она даже оживилась, увидев их, как добрых знакомых. Может, они напомнили об изумрудной зелени весеннего леса, о свежем ветре, гуляющем в вершинах старых сосен, о свободе передвижения здоровых крепких людей, и она на миг забыла, что находится в сжатых тисках казённых стен. Елена Георгиевна хорошо осознавала всю безвыходность своего положения. Она ни на что не жаловалась, ничего не просила