Хроника объявленной смерти. О любви и прочих бесах. Вспоминая моих несчастных шлюшек
что Клотильде Армента частично была права, когда ей показалось, что братья уже не отличаются прежней решимостью; она подала им бутылку отвара медвежьего ушка в надежде взбодрить их. «В тот день я поняла, – сказала она мне, – как мы, женщины, одиноки в этом мире!» Педро Викарио попросил у нее бритвенные принадлежности ее супруга, и Клотильде Армента принесла ему помазок, мыло, висячее зеркальце и бритву с новым лезвием, но он побрился своим ножом-тесаком. Она сочла это высшей степенью проявления мужского превосходства. «Он был похож на убийцу из кинофильма», – сказала она мне. Однако Педро Викарио объяснил мне позднее, что в казарме научился бриться навахой и в дальнейшем не мог это делать иначе. Его брат побрился более скромным образом – безопасной бритвой, одолженной у дона Рохелио де ла Флор. Наконец в полном молчании и неторопливо они распили бутылку, наблюдая с отрешенным видом полуночников за темным окном в доме напротив, а в это время мимо с притворным равнодушием сновали клиенты, покупая без всякой надобности молоко, спрашивая о несуществующих продуктах с единственной целью – убедиться, верно ли, что близнецы ждали Сантьяго Насара, чтобы убить его.
Братья Викарио так и не увидели света в окне. Сантьяго Насар вошел в свой дом в 4.20 утра, но ему не пришлось зажигать огонь, чтобы добраться до спальни – фонарь на лестнице горел всю ночь. Как был – в одежде – он бросился в темноте на кровать, для сна у него оставался только час; таким его и нашла Виктория Гусман, когда поднялась будить – пора идти встречать епископа. Вместе с ним мы были у Марии Алехандрины Сервантес до трех утра и даже чуть позже; тогда она сама отпустила музыкантов и погасила огни на танцевальной площадке, с тем чтобы мулатки ее заведения наслаждений улеглись отдыхать в одиночку – без клиентов. Вот уже три дня и три ночи девицы трудились без отдыха, вначале тайно обслуживая почетных гостей, а затем – распахнув настежь двери для тех, кто, как мы, остался без пары на свадебной гулянке. Мария Алехандрина Сервантес, о которой мы говорили, что заснет она только тогда, когда умрет, была самой элегантной и самой нежной женщиной из всех, кого я знал когда-либо, самой услужливой в постели, но и самой строгой. Она здесь родилась и выросла, здесь и жила – в доме с широко открытыми для всех дверьми, сдавая внаем несколько комнат, с огромным патио – площадкой для танцев, где вместо фонарей висели сухие тыквы, купленные на китайских базарах в Парамарибо[9]. Именно она покончила с целомудрием юношей моего поколения. Она обучила нас намного большему, чем нам следовало бы знать, но главное – она втолковала нам, что нет более печального зрелища на свете, чем пустая кровать. Сантьяго Насар потерял разум, едва увидев ее. Я предупредил его: «Бойся, сокол, нежной цапли!» Но он не слушал меня, сбитый с толку волшебным воркованием Марии Алехандрины Сервантес. Она была его безумной страстью и поводом для рыданий в его 15 лет, пока Ибрагим Насар не выгнал сына ремнем из ее постели и не запер его более чем на год в асьенде «Божественный лик». С той поры их связывало глубокое