пеналы пассажиров, то ли доверившихся судьбе, то ли утративших способность не только возражать, но и задавать вопросы.
Лес взбегал на ближние бугры и дальние возвышенности, чтобы хотя бы оттуда увидеть приметы жизни осмысленной, энергичной, целеустремленной, но видел только те же облака, куда-то спешащие будто бы по своей надобности, да озера, в которых мог видеть сам себя в своей дремучей неподвижности.
Поезд выскакивал к жилью, к поселкам и маленьким городкам, мимо которых проносился, почти не замедляя ход, не проявляя никакого любопытства к разнообразию картин запустения и разора. Железобетонными скелетами громоздились недостроенные корпуса каких-то цехов, то ли утративших свое тело, то ли так его и не обретших, кирпичные и металлические трубы на растяжках больше не коптили небо и красовались вехами пройденного пути. Скотные дворы и фермы зияли распахнутыми воротами и выбитыми окнами, останки тракторов и какого-то неразличимого уже по назначению сельскохозяйственного железа делали землю похожей на поля проигранных сражений, оставленных и побежденными, и победителями. Победители, если и были, то уже где-то далеко, не в этой же глухой неприглядности торжествовать победу. И ростками, побегами новой жизни светились на привокзальных ларьках и различимых из окон вагонов поселковых вывесках заманчивые слова, приглашающие в новую жизнь: «Горячий хот-дог», мастерская по ремонту обуви «Империал», что-то обещающий «Голд-Дент», пивной ларек «О'кей!». У очередного разъезда поезд замедлил ход, и рядом с деревянным станционным полубараком, украшенным названием «Шумы», красовалась отдельно стоящая обшитая новеньким пластиком подсобка, давшая приют шашлычной «Багратиони». Поезд, громыхнув сцепкой от головы до хвоста состава, притормозил, словно здесь была остановка «по требованию» для желающих посетить заведение, над входом которого кроме героического имени, исполненного ломаными под грузинскую вязь буквами, был еще и несмываемый дождями, единственный в своем роде портрет то ли Нельсона, то ли Кутузова, то ли Моше Даяна или еще какого-нибудь полководца с черной нашлепкой на глазу, взявшего на шпагу шашлык и рекомендующего приезжающим и проезжающим следовать его примеру. Надо думать, желающих отведать придорожного шашлыка не нашлось, и поезд снова пустился в безоглядную гонку.
– Вы помните, Дмитрий Дмитриевич, шестидесятые, самое начало? На моих часах это было крылатое, лихое время. – Алексей Дмитриевич начал свой рассказ, глядя не на соседа, а в окно, где небо после дождя посветлело. Казалось что там, под дальней тучей, собиравшей под своим черным пологом сумерки, он хотел разглядеть унесшуюся куда-то жизнь. – Невероятно. Творческая интеллигенция, та, что всегда была на подозрении, валом пошла в партию. И какие люди! Герман! Макогоненко! Партия доверяет интеллигенции. Интеллигенция верит в партию! Медовый месяц. Двадцатый съезд, а еще и двадцать второй! Сталина из мавзолея вынесли. В «Комсомолке» «Наследники Сталина» Евтушенко. «Удвойте караул у той могилы!..» Жизнь справедливая, честная, бескорыстная, без страха