и вернуться назад, чтобы в один прекрасный день не пожалеть, что не попыталась помириться; и чтобы дать своему ребёнку то, что ему причитается по праву: семью и любовь обоих родителей.
Бурчание в желудке объявило Лорелей, что надо бы перекусить, но она была так расстроена, что готовить ужин не хотелось. Будь дома Майра, она приготовила бы ей что-нибудь вкусное. Но не зная, что будет дома, когда она вернётся, и чтобы было время поразмышлять, что делать дальше, Лорелей предоставила Майре ещё один выходной.
Ей будет искренне очень жаль, если вдруг придётся просить Майру искать другую работу. Лорелей привязалась к работящей и изобретательной домработнице; она полностью доверяла ей, и отказать Майре от места станет большой утратой. Майра тоже как будто привязалась к Лорелей: часто говорила, что никогда с ней не обходились так хорошо, как в доме Лорелей, и что ей хотелось бы никогда не расставаться с работодательницей. Бедная Майра!
Лорелей положила руку себе на живот. И засмеялась визгливым, нестройным, нервным смехом; смеялась, пока смех не перешёл в плачь – и она выплакала напряжение последних дней и впала в умственное отупение.
Резкое дзинь сотового телефона напомнил, что мобильник надо зарядить. Лорелей натужно поднялась, взяла телефон и подключила к сети; потом постаралась заснуть, но не смогла.
Тогда решила позвонить Хансу; ей нужно было услышать родной голос. Так бывало каждый раз, когда у неё падало настроение, в отличие от Джона, который, наоборот, замыкался в себе как ёж.
Джон… только о нем и мысли!
Она нервно набрала номер.
— Лорелей, как дела? Повеселилась в Париже? – спросил брат.
— Ну конечно, повеселилась… – на последнем слоге голос дрогнул, Лорелей прокашлялась.
— Ты уверена, что всё нормально?
— Я только что проснулась и ещё не совсем очухалась. У вас с Эстер как идут дела?
— Хорошо. Я ещё на работе, а она у мамы.
— Кстати, об Эстер: знаешь, я в Париже встретила одного типа, – Лорелей заколебалась: так ли важно рассказывать об этом? Может, не надо, но почему бы и не рассказать. – И понимаешь, этот тип, которого я встретила, я поначалу приняла его за Джека, за брата Эстер.
На другом конце провода замолчали.
— Ханс, слышишь меня?
— Слышу.
— Извини, считай, что я тебе ничего не говорила.
— Брось извиняться, скажи лучше, что это за тип?
— Я познакомилась с ним, когда попала в больницу и… – она запнулась. Чёрт подери! Не хотела говорить брату, что упала.
— Ты о чём? Что случилось?
— Да ничего страшного. Я отлично себя чувствую, правда, – она убрала за ухо прядь волос, чтобы слышать лучше.
— Говори правду! – резко отозвался Ханс.
Когда у него в голосе появлялись такие нотки, означало, что он не отступит, пока не получит убедительного ответа.
— Да я оступилась на лестнице в гостинице в Париже, но, к счастью, ничего страшного: