кара небесная, стрельба, кровь, смерть от рук соотечественников. Ужас поселился в Сызрани.
Друзья скользили вдоль одноэтажных домов и заборов, как воры укрываясь в тени восходящего солнца. Стрельба все еще раздавалась со стороны вокзала, но уже реже. Утро застало побежденных бойцов, судя по всему, в центре незнакомого города. Дома здесь были побольше, двух, а кое где и трехэтажные, с претензией на стиль, с большими вывесками торговых домов и увеселительных заведений – А.Н. Пермякова и сыновья, торговля А.К. Гука, синематограф «Зеркало жизни», ресторация Касселя. Бегать по городу с винтовками стало не безопасно, победители, кто бы они ни были, в первую очередь будут отлавливать вооруженных людей. Оружие спрятали на небольшом погосте за какой-то церковью, возле могилы купца второй гильдии Стерлядкина, но револьверы оставили при себе.
Теперь надо было найти пристань, своих друзей и подходящий пароход.
– Зачем тебе два револьвера? Не тяжело носить? – поинтересовался Васадзе у Зерваса.
– А тебе зачем? У тебя ведь и так был.
– Это для Тедо или Фомы, не будут же они с винтовками бегать.
Зервас засмущался и с задержкой, но честно, признался.
– Буду стрелять с двух рук. Я читал, на Диком Западе так делали, всегда хотел попробовать.
– Ооо! Как Шатерхенд?
Зервас приятно удивился.
– Читал Карла Мая?
– И Мая, и Буссенара, и Майн Рида.
Друзья шли по широкой пыльной улице, которая так и называлась Большой, в лучах утреннего солнца и увлеченно разбирали любимых героев, как будто не было никакой войны и не они стреляли в людей всего час назад. Они прошли мимо старого пожарища и на белой стене соседнего дома вдруг увидели, неожиданные здесь, корявые, написанные углем, большие грузинские буквы.
4
Для Ляли Касариной веселая жизнь закончилась семь месяцев назад, когда в Сызрани к власти пришли большевики и вместо того чтоб закрыть городскую тюрьму или винный склад, взяли и позакрывали все публичные дома. Из-за них постояльцы Старослободской улицы, а вместе с ними и Ляля остались без работы и без крова. Правда ее все-таки пристроили горничной в гостиницу, но ведь это совсем не то. Не для этого она в семнадцать лет сбежала из постылого Безенчука, чтоб прибираться в комнатах и мыть сортиры за проезжей публикой. Было время когда ее саму мыли, да что мыли, были любители, которые ее вылизывали, прямо вот-так, языком. Эти же мужики такие выдумщики!
Сначала ее не хотели принимать в бордель, потому что несовершеннолетняя, пришлось записаться на год старше, потом узнав, что она уже не девица (кто-ж в семнадцать лет оставил бы ее в девицах), мама Зоя расстроилась, но все равно устроила аукцион и новая работница веселого дома заработала свои первые двадцать рублей. Ну, а потом пошло и поехало, отбоя не было, иной раз сама выбирала с кем идти. Хорошо жилось у мамы Зои, и сытно, и чисто, и удовольствия океан. И люди приходили порядочные – купцы, чиновники, которые в городской управе, коммерсанты заезжые, а гимназистам она отказывала, и мама