человека – не отснятый на киноплёнку материал, который можно монтировать, как захочешь. Серафима занимает в моей памяти центральное место, но всё, что вокруг неё – обрамление бриллианта.
Когда я в первый раз поцеловал Серафиму…
Я едва не заржал (и заржал бы, если б сумел) когда возникла первая фраза воспоминаний. Получилось как у Нестора Петровича из «Большой перемены»: «когда я в первый раз поцеловал Полину…»
Когда я впервые поцеловал Серафиму, она сжала губы, но вырываться не стала.
– Ты не умеешь целоваться? – спросил я, оторвавшись от её твёрдых губ. Спросил, как удивился.
– Не умею. Никогда не целовалась. А ты?
– Я тоже не умею, – признался я.
– Я о другом спрашивала. Ты раньше целовался с кем-нибудь?
– Не-а, – ответил я. – Ты у меня первая.
Серафима глянула на меня снизу вверх и засмеялась.
– Ты что смеёшься? – спросил я, – не веришь?
– Почему? Верю. Просто смешно стало. Мы с тобой прямо как взрослые. Стоим, целуемся.
– Это называется – целуемся? А давай ещё раз попробуем? Только ты… – я замялся.
– Что?
– Губы разожми.
Сима воровато оглянулась по сторонам – мы стояли на аллее весенних клёнов Первомайского сквера – в поле видимости прохожих не наблюдалось. Убедившись, что нас никто не видит, Сима закрыла глаза и протянула мне свои мягкие расслабленные губы. Не помню уже точно, насколько хорошим был этот поцелуй, насколько он был правилен, но теперь мне кажется, что тот поцелуй был самым сладким в моей жизни. У меня заколотилось сердце, а душа наоборот, замерла.
Сейчас всё не так. Сейчас четырнадцатилетний парень и девушка, его сверстница, решив заняться любовью, ищут место и занимаются ею. Они вдоволь насмотрелись эротических и порнографических фильмов, начитались газет и журналов подобного толка и знают о сексе всё, во всяком случае, гораздо больше нас, стариков. Они знают, как предохраняться от СПИДа и от нежелательной беременности, знают, что надо делать, чтобы получить самому и доставить партнёру максимальное удовольствие. Они знают многое. Мы, четырнадцатилетние конца шестидесятых годов, не знали про это ничего. У меня даже не возникло желания залезть Серафиме под кофточку. Впрочем, ничего существенного я бы там и не обнаружил. Не было там ещё ничего существенного. Мы просто целовались с Серафимой, и это было восхитительно.
Мы и после, когда уже освоили науку поцелуев, не пытались зайти дальше дозволенного. Кем дозволенного? Наверное, почерпнутыми из общедоступной литературы и массового совдеповского киноискусства представлениями о взаимоотношениях полов, пуританством того времени и собственной нерешительностью и страхами, вполне возможно, ложными, что в совокупности можно назвать двумя словами – внутренние тормоза. Да, у нас были внутренние тормоза. Мы думали (и были уверены) – тайна должна открыться позже. А может быть, и не думали, просто мы были подростками.
Я прожил жизнь. У меня были женщины. Не скажу – много, но были. Только официально я был женат дважды. Были