своё ремесло, стало сильно угнетать меня. И я решил всё бросить, и уехать в пустыню. Так поступает всякий утомившийся обществом, человек.
Но также, утомляешься и одиночеством. Хотя, это я понял, и осознал, только проведя здесь два с половиной года. Утомлённый одиночеством, на самом деле, ничем не отличается от утомлённого обществом. С той лишь разницей, что утомлённый одиночеством, не в силах убежать от себя, и вынужден искать общение где угодно, чтобы утолить нарастающую боль в сердце.
Смена декораций, смена окружения…, с какого угла бы ни смотреть, всегда требует своего свершения. И тот оптический угол зрения, к которому привыкает твой разум, и твоё сердце, в какой-то момент требует разворота. И свершив такой разворот, замасленный взор вдруг очищается…, ты, будто просыпаешься, и та бодрость, что следует за этим, опьяняет тебя…, и чувство какого-то невероятного счастья, на мгновение окатывает всё твоё существо…, и ты бежишь прочь от привычного образа жизни, – туда, где боль и наслаждение смешиваются, словно кровь с молоком, давая самое мощное ощущение жизни!
Кто-то бежит от врагов, или фемиды. Я знал такого человека. Он состоял в одной из Питерских преступных группировок, и в начале двухтысячных, интуитивно почувствовав скорую собственную гибель, бежал, бросив в один день всё. Только так человек может выжить, только бросив всё в один день, уехав туда, куда глаза глядят…, и, пропав на просторах земли, не оставив следов.
Он много рассказал мне, как психологу, и я помню всё, что происходило с ним. Каждый день они воевали, не понятно за что. Ради самой войны, ради получения благосклонности Минервы. Они были одержимы, и отчаянно защищали свою честь, и достоинство, не понимая, что всё это – мишура, не стоящая и выеденного яйца. Но будучи во власти этой одержимости, на волне определённого мировоззрения, и соответствующих паритетов, и приоритетов, они не допускали и тени сомнения, в этом своём ремесле. И сам политес их деятельности, заставлял делать вещи, и совершать поступки, глубоко не приемлемые их же сердцам. Но как говориться: «Назвался грибом, полезай в кузовок…»
Нет, он не пытался оправдать, или зачеркнуть для себя, своё прошлое…, не пытался всё это отнести к ошибочному. Он так думал тогда, и это была его правда, и его заблуждение. Его бурлящая кровь, его самолюбие и гордость, не могли тогда привести ни к чему иному. Каждому возрасту, как говорится, своё. И он часто испытывал, может быть не счастье, но удовлетворение своей деятельностью…, особенно когда удавалось свести все концы, и выстроить свою действительность, на лад собственного представления. И пусть он тогда не понимал, как можно вообще жить мирно, и его пугало это умиротворение, пугала скука, как тень пустоты и забвения…, но часто, просыпаясь утром, он испытывал приступ ощущения глупости всего, что он делал, и к чему стремился. Именно глупости и стыда, что ему не хватает мудрости выбросить всё это на помойку, и сделать главный шаг в своей жизни.
Всё это отголоски древнего мира, чьи драконы и чудовища сидят глубоко в пещерах каждого рождающегося,