от ее ледяного дыхания по коже пробегают мурашки. Привычным движением она разворачивается на каблучках и садится ко мне на колени. Ручки обхватывают плечи и Катя, жалобно хныча, как будто у нее разболелся животик, начинает покачиваться. Стараясь не шевелить ногами, я поднимаюсь на локтях и тянусь к малышке. Мне хочется прижать ее к себе, пожалеть, но стоит Кате повернуться ко мне лицом, как руки сами собой отдергиваются, и я в ужасе откидываюсь на подушку. Из огромной дыры в центре Катиного лба вытекают кровавые сгустки. Я зажмуриваюсь, а Катя продолжает покачиваться у меня на ногах. Тело немеет, не удается пошевелить даже пальцем. В груди холодеет от мысли, что мне уже никогда не сдвинуться с места. Холод разливается по животу, перетекает в руки и ноги, поднимается по шее. В ужасе я открываю глаза.
В комнате светло. У меня на коленях вылизывается кот. Я медленно выдыхаю и осматриваюсь. Из-за спинки дальнего стула высовывается затылок с каштановыми завитками волос. Такими же, как на фотографиях с последнего Катиного дня рождения. Когда-то тетя Женя, библиотечный сторож, объяснила мне, что говорить «последний день рождения» не правильно, надо называть его «крайний». На этот раз я не ошиблась. Пятилетие – последний день рождения в Катиной жизни, а значит, ребенка, сидящего на стуле, не существует. Наверно я все еще не проснулась. Кошмар продолжается и мне придется досмотреть его до конца. Я отодвигаю одеяло вместе с котом и поднимаюсь. Спину ломит после ночи на неудобном диване. Стоп. Это же сон, я не должна чувствовать боль. Щипаю себя за предплечье и ойкаю от неожиданности. Больно, и кожа покраснела. Перевожу взгляд обратно на кресло в надежде, что наваждение уже рассеялось. Ребенок по-прежнему сидит за столом. Сердце подпрыгивает к самому горлу, дышать становится все тяжелее. Будь что будет. Я хочу узнать правду раньше, чем потеряю сознание. Шагаю вперед и хватаюсь за спинку стула. Девочка, повернувшись вместе с сидением, сморит на меня стеклянными глазами. Я хватаю ее за руку и вытаскиваю в коридор. Из кухни доносится звон посуды. Бегу на звук и запах жареного мяса.
– Что это значит?! – потрясаю куклой перед стоящим возле плиты Игорем.
На нем другие джинсы, с накладными карманами, и свежая рубашка, сверху надет фартук. Волосы уложены в прическу, которую моя мама называла мальвиной: верхняя часть забрана в хвостик, а остальная шевелюра свободно спадает на шею.
– Это значит, что я согласен, – отвечает Игорь и поворачивается к плите, чтобы снять со сковороды яичницу.
– На что? Свести меня с ума? – опускаю «приведение» на пол.
– Ты боишься кукол? Я не знал, извини.
Только сейчас я замечаю, что в горле у меня пересохло, больно сглотнуть. Язык распух и стал шершавым, как у кота. От запаха подгорелого мяса в животе урчит и, кажется, что-то переворачивается. Похмелье. Как я могла напиться, да еще в чужом доме?
– В холодильнике есть кола, – говорит Игорь и без слов понимает мою реакцию. – Сейчас достану.
Конец