было больше двух десятков, некоторые сильно повреждены, другие даже не помяты. По всему видать, не малая часть городской коммерческой и военной элиты, когда грянул гром, устремилась к спасительному бункеру. Но доехали тоже не все – по прикидкам Кирилла, в одной только городской администрации, служебных бронированных машин должно быть больше.
Один из представительских «Мерседесов» стоял особняком, в стороне от других и поперек общего направления движения, врезавшись задним бампером в замшелый гранитный валун у края поляны. На его лобовом стекле, изнутри, отчетливо виднелись кровавые подтеки, прилипшие волосы и фрагменты мозговой ткани.
– Почему они ворота не открывают? – заволновался водитель. – Я понятия не имею, насколько хватит системы автономного дыхания.
Отец вызвал по рации бункер, но дежурный попросил его, и всех остальных, не занимать эфир, так как вскоре командир внутреннего гарнизона выступит с общим обращением в котором будут содержаться подробные инструкции. Оставалось лишь ждать. Напряжение нарастало, говорить не хотелось. Никто не понимал, в чем проблема, почему через шлюз не пускают тех, для кого, собственно, этот бункер строился.
Но внутри, в помещении главного командного центра, ситуацию видели под совсем другим углом, нежели она представлялась городским «шишкам», прибывшим на служебных бронемобилях.
Интерьер командного центра был незатейливым, и сохранился еще с советских времен, поэтому нес на себе печать той эпохи. Вдоль стен большого бетонного помещения стояли металлические шкафы, посередине два огромных стола с разложенными на них топографическими картами, над которыми склонились офицеры среднего командного звена. Еще одна огромная карта Санкт-Петербурга и области висела на торцевой стене, занимая ее почти целиком. Под ней располагался Т-образный «командирский» стол, с селектором и компьютером, за которым восседал пятидесятилетний полковник Измайлов, командир внутреннего гарнизона, а по бокам его заместители и командиры функциональных частей, включая начальника медицинской службы, майора Ирину Милявскую – высокую сухопарую женщину лет сорока на вид. Дальняя от командирского стола треть помещения была отгорожена от остального пространства толстой прозрачной стеной из акрила, на которой тонкими линиями были нанесены топографические контуры местности в радиусе пятьсот километров, включая территорию сопредельной Финляндии. За этим планшетом скучали без дела трое планшетистов с нашивками сержантов, и пять женщин-радисток, одна из них в чине прапорщика, остальные сержанты разного ранга. Помещение было наполнено не очень громким, но всепоглощающим гулом работающих систем циркуляции воздуха, из-за чего всем приходилось говорить чуть на повышенных тонах, еще больше подчеркивая напряженность обстановки.
– Ирина Васильевна, мне бы хотелось услышать от вас хоть какой-то позитив, – обратился к Милявской полковник Измайлов.
– Честно говоря, Максим