в Лондоне? Лотти там понравилось.
– Мы там много развлекались, – ответил я, искоса взглянув на Шарлотту.
Ее мать, казалось, делала все, что могла. Я сочувствовал ей, разодетой, в этой нелепой комнате, явно жаждущей вернуться в кровать.
– Мы гуляли вдоль Темзы. Видели массу книжных магазинов. Не слишком утруждались.
– Я всегда думала, как же приятны каникулы после трудного семестра. Я слышала, ваш был особенно непростым.
Я рассмеялся:
– Это еще мягко сказано.
Ее мать кивнула, слегка прищурившись:
– Напомни мне: как случилось, что тебя и мою дочь сразу же заподозрили в убийстве этого мальчика? Я понимаю, что к ней он приставал. Но как в это оказался замешанным ты?
– Не по своей воле, если вы об этом спрашиваете. – Я старался говорить ровным тоном.
– Ну, причина, которую мне называли, заключалась в том, что ты питал какие-то нелепые чувства к моей дочери, но я все же не понимаю, как это могло впутать тебя в это дело.
Меня как будто по лицу ударили.
– Что? Я…
Шарлотта продолжала передвигать еду у себя на тарелке. Выражение ее лица не изменилось.
– Это простой вопрос, – сказала ее мать своим тихим голосом. – Более сложным был бы – почему ты следуешь за ней как тень теперь, когда те обстоятельства разрешились? Я не вижу, какая ей сейчас от тебя польза.
– Думаю, я ей нравлюсь. – Я отчетливо проговаривал каждое слово – не от злости: я боялся, что начну заикаться: – Мы друзья, проводим вместе зимние каникулы. Эта концепция достаточно распространена.
– А! – В этом слоге уместилось много значений: сомнение, насмешка и изрядная доля презрения. – И тем не менее у нее нет друзей. Едва ли ей мешает, что ты красавчик или что твои обстоятельства стеснены. Предполагаю, что ты следуешь за ней повсюду. Такая комбинация для девушки типа нашей Лотти – что валерьянка для кошки. Готовый мальчик-прислужник. Но чем это может быть выгодно тебе?
Происходи дело где-либо еще, с кем угодно еще, Холмс бы уже ворвалась в разговор как бронированный танк. Я знал, как постоять за себя, но так привык к проявлениям ее быстрого бесстрашного ума, что в их отсутствие не мог вымолвить ни слова.
А они отсутствовали. Холмс сама словно отсутствовала. Ее потемневшие глаза смотрели вдаль, ее вилка все еще чертила узоры по тарелке. Как долго все это кипело под кожей Эммы Холмс? Или оно заварилось экспромтом, как наказание Шарлотте за то, что нагрубила матери?
Эмма Холмс обратила взгляд своих сверкающих глаз на меня:
– Если ты что-то планируешь. Если тебя кто-то нанял. Если ты потребуешь от нее того, чего она не сможет дать…
– Не надо… – наконец проговорила ее дочь, только чтобы тут же быть перебитой.
– Если ты навредишь ей, я тебя уничтожу. Это всё, – Эмма Холмс возвысила голос: – И по теме: Уол-тер, почему вы не расскажете нам о выставке, над которой работаете? Я слышала, что вы говорили о Пикассо.
Это было не наказание. Это была любовь к