афинские, теперешнее положение дел вызывает большое беспокойство и тревогу не только потому, что многое у нас потеряно и что совершенно бесполезно говорить об этом хорошие речи, но еще и потому, что даже и насчет оставшегося у нас все мы расходимся во взглядах на то, какие меры были бы полезны в каждом отдельном случае, но одни представляют их себе так, другие – иначе. (2) Однако, если вообще по самой природе утомительно и трудно обсуждать дела, то еще в гораздо большей степени сделали это трудным вы сами, граждане афинские. Действительно, все остальные люди, прежде чем предпринимать какое-нибудь дело, обыкновенно обсуждают его, вы же начинаете обсуждать лишь тогда, когда дело уже сделано. От этого за все время, насколько хватает моя память, и бывает постоянно так, что человек, порицающий все ваши ошибки, превозносится похвалами и заслуживает одобрение за свою речь, самое же дело и самая суть обсуждаемого вами вопроса ускользает от вас. (3) Но хоть это и так, я все-таки думаю – и с этим убеждением я и поднялся на трибуну, – что, если вам будет угодно слушать меня, не прерывая ни криками, ни пререканиями, как подобает людям, обсуждающим дела государства и притом дела такой важности, тогда я получу возможность говорить и подавать советы, которые помогут поправить настоящее положение и спасти потерянное.
(4) Но хотя я отлично знаю, граждане афинские, что напоминать о том, о чем сам ранее говорил, и выставлять самого себя у вас всегда бывает одним из наиболее выгодных приемов для тех, кто на это решается, однако я считаю это настолько нескромным и докучливым, что, несмотря на всю необходимость этого, чувствую в себе нерешительность. И все-таки я думаю, что вы сумеете лучше разобраться в тех делах, о которых я буду сейчас говорить, если припомните кое-что из сказанного мною прежде. (5) Именно, что касается меня, граждане афинские, то, во-первых, в то время, когда некоторые люди старались вас убедить ввиду волнений, происходивших на Эвбее, оказать помощь Плутарху1 и начать войну бесславную и разорительную, я был первым и единственным человеком, выступившим тогда с возражением против этого, и я тогда едва не был растерзан людьми, которым удалось убедить вас ради ничтожных выгод2 совершить много крупных ошибок. И вот немного времени спустя, когда вы не только навлекли на себя позор, но и испытали такое отношение к себе, какому из всех вообще живых людей еще никто никогда не подвергался со стороны тех, кому оказывал помощь, тогда все вы поняли и низость склонивших вас к этому людей и правильность предложений, сделанных тогда мной. (6) Затем, в другой раз, граждане афинские, когда я увидал, что актер Неоптолем3 под предлогом своего искусства получает неприкосновенность, на самом же деле наносит величайший вред нашему государству и обращает ваши распоряжения на пользу Филиппу и по его указаниям, я выступил и заявил об этом перед вами вовсе не из личной вражды, не из расчетов сикофанта, как это и выяснилось с очевидностью из последовавших затем событий. (7) И в этом случае мне уже не приходится обвинять