в сердце кровь
При виде зверя с шерстью прихотливой;
Но, ужасом опять его стесня,
Навстречу вышел лев с подъятой гривой.
[Но когда рысь исчезла, вышел лев.
Стало хуже, чем было.]
Он наступал как будто на меня,
От голода рыча освирепело
И самый воздух страхом цепеня.
Это был огромный, страшный лев, своим ревом сотрясавший воздух. Но вот он уступает место самому страшному из видений: волчице.
И с ним волчица, чье худое тело,
Казалось, все алчбы в себе несет;
Немало душ из-за нее скорбело.
Меня сковал такой тяжелый гнет
Перед ее стремящим ужас взглядом,
Что я утратил чаянье высот.
И вот появляется волчица – страшная, свирепая и ненасытная, «чье худое тело, / Казалось, все алчбы в себе несет [могла пожрать все вокруг]; / Немало душ из-за нее скорбело [из-за которой пострадали многие (стоит подумать, не там ли находимся и мы), устрашающая, вселяющая трепет, заставляющая жить во лжи]. Меня сковал такой тяжелый гнет / Перед ее стремящим ужас взглядом [меня охватил страх от одного только вида], / Что я утратил чаянье высот [что я сказал: «Все, больше не могу, я никогда не доберусь до вершины холма, туда, где есть свет»]».
Три свирепых зверя встают на пути Данте к Истине. Что они собой символизируют? Что, в частности, символизирует волчица, почему она появляется последней и не оставляет никакой надежды? Что это за три зверя, которым поэт ХХ века дал бы имена «похоть, лихоимство и власть»?[50] Это символы греха, зла. Не просто ошибок, которые может совершить каждый, но зла, изначально существующего рядом с обещанием блага: человек приходит в мир, отмеченный печатью зла, мир с изъяном. Изъяном, именуемым первородным грехом, поскольку он изначально присутствует в природе человека. Человек, руководствуясь собственным сердцем, своим ожиданием, своим желанием и даже своей способностью предположить существование Бога, не способен достичь Его. Что-то мешает ему спастись самостоятельно, обрести спасение собственными силами. «Есть место назначения, но нет пути»[51], – сказал бы Кафка.
Волчица символизирует первородный грех. Это гордыня, самонадеянность (а для того, чтобы совершить путешествие, необходимо противоположное – смирение). Первородный грех был грехом непослушания, отказом человека признать свою зависимость от другого, отказом признать себя Божьим творением.
Проиллюстрировать это помогает миф, столь точно воспроизведенный Данте в песни об Одиссее, – трагический миф об Икаре.
Дедал и его сын Икар оказались пленниками царя Миноса в его дворце Лабиринте (для нас лабиринт является символом восприятия жизни как заточения). Бежать было невозможно. Тем не менее достаточно было поднять голову, увидеть небо и солнце и понять: именно они, а не томление в лабиринте, являются призванием человека. И Дедал придумал, как вырваться на свободу – не морем, а по воздуху. Он смастерил крылья из птичьих перьев, связав их шнурками и скрепив воском. Им удалось взлететь, но Икар, вопреки наставлениям отца, слишком приблизился к солнцу. Оно растопило воск, и юноша упал в море. «Но собственных