преследовал его уже почти неделю и вызывал восхищение.
– Дайте пройти! – рявкнула Анна-Мария, протискиваясь в толпе танцовщиц кордебалета к стене, на которой был вывешен список ролей.
– Кто это тут у нас расшипелся? – захихикали они. – Малышка-заложница, принцесса сорванных премьер!
– Настолько завидует Софи, что была и рада стать жертвой, лишь бы не пустить приму на сцену, – прокомментировал кто-то.
Валевская остановилась и медленно обернулась. Ее прищуренные голубые глаза в обрамлении темных ресниц смотрели с презрением. Ледяным тоном она ответила:
– Писк жалких сучек из кордебалета меня не задевает. Вякнете еще – и я вам языки поотрываю. И не забудьте выблевать свой ужин, анорексички, иначе разжиреете как свиньи и не влезете в сценические костюмы.
Балерины замолчали и насупились. Анну-Марию за плечи обнял Северин. Рядом с ними стояла Софи, ее светлые вьющиеся волосы были собраны в хвост. Все высматривали в списке свои имена.
– Есть! – воскликнул Каст, заулыбавшись. – Главная роль моя!
Валевская обняла его и с улыбкой продолжила искать свою фамилию. Полная надежд и ожиданий, она предвкушала ту секунду, когда увидит свое имя рядом со словом «Жизель» и весь кордебалет проглотит языки, а Софи повырывает свои светлые космы от злости.
Нужно найти лишь имя, свое имя. Та самая секунда – вот она…
– Боже, я Жизель!
– Иначе и быть не могло, ангел мой! – воскликнул Аллен. – Ты наша королева лебедей!
Софи бросилась ему на шею. Анна-Мария прочла: «Софи Монтескье – Жизель». Главная роль у Софи.
В глазах потемнело. Жизнь словно замедлила ход, свет померк. Визги и смех смешались в один бурный поток звуков. Воздуха стало мало, он вовсе перестал быть нужным. Валевская не слышала, как Северин обнял ее за плечи и спросил:
– Детка, ты как?
Все потеряло смысл. Анна-Мария ненавидела этот мир еще больше, чем когда-либо.
Она освободилась из рук Северина и медленно побрела по коридору, глядя в пустоту ничего не видящими глазами. В душе метались одновременно и ненависть, и отчаяние, и беспомощность, и ощущение бессмысленности. Все перестало быть важным, нужным.
Спустя полчаса Валевская обнаружила себя рядом с переулком – темным, сырым, утопающим в вечернем сумраке. Анна-Мария вдруг вспомнила, как ее затащили сюда сильные руки. Сорванная премьера. Озорные серые глаза.
Маэль. «Когда отчаешься и возненавидишь свою жизнь еще больше – просто позвони мне. Я научу тебя жить».
Научи меня. Научи жить, иначе я умру от этой всепоглощающей ненависти.
Ее постепенно окружала темнота. Валевская набрала дрожащими пальцами этот один-единственный важный номер, который давно знала наизусть. Отчаяние, обида и унижение достигли пика. В этот момент в голове крутились только его слова. Мужской голос ответил не сразу:
– Привет, кисулька.
– Я ненавижу мир больше, чем когда-либо.
Молчание