его не на животик, а на бочок – сон в этой позе снижает риск внезапной детской смерти на пятьдесят процентов. Мы с женой буквально наизусть выучили книги по уходу за ребенком, когда ожидали Кристину, и купили специальную подушку, чтобы малышка не переворачивалась во сне. Я отказываюсь понимать, как некоторые родители могут быть столь невежественны.
На следующий день я выезжал на убийство, где у жертвы не было лица – полголовы снесло выстрелом из винтовки. Глаз висел на ниточке нерва, остатки мозга все еще трепетали внутри разнесенной черепной коробки. Никогда ничего подобного не видел – впрочем, как и приехавшие парамедики. Фрагменты мозга и осколки черепа мы потом собирали на тротуаре в радиусе 8 метров.
В гетто даже животные жестоки. В начале прошлого месяца поступил звонок о взбесившемся питбуле. По собравшейся у места происшествия толпе и доносящимся крикам я понял: произошло что-то очень скверное. Мы протолкались через шокированных зевак, среди них было немало детей, и увидели грозно рычавшего питбуля, из пасти которого свисало что-то мягкое, вялое и окровавленное. Жертвой стала крошечная чихуа-хуа с розовым поводком; питбуль набросился на нее и загрыз прямо на глазах у кричащей владелицы. Я люблю собак, и мне стало не по себе при виде этой сцены.
Постоянная жестокость, которую я наблюдал с первого дня службы в полиции, начала на меня действовать: я стал замечать, что тоже становлюсь безжалостным. После ранения я уже не церемонился с грабителем, сопротивляющимся при аресте, или агрессивным супругом, который попытался ударить меня в лицо, когда я пришел в его дом помешать ему избивать жену и детей. Я слишком легко выходил из себя в таких ситуациях, и мне не нравилось, во что я превращался. Я не хотел стать садистом с жетоном, о которых пишут газеты после очередного проявления непомерной жестокости.
Чтобы расслабиться в выходные и выбросить дела из головы, я взял в привычку встречаться с друзьями за кружкой чего-нибудь в «Кейт Кэссиди» в Квинсе. Однажды вечером, хотя пришел тогда с девушкой, я не мог отвести глаз от темноволосой красавицы за дальним столиком. Она тоже была не одна, и я не решился завязать разговор. Девушка не выходила у меня из головы весь следующий день. Я спросил приятелей, не знает ли кто ее имени. Никто не знал. Но несколькими днями позже в «Джентри», другом баре в Квинсе, я сразу заприметил высокую красавицу брюнетку. Кто-то, наверное, назовет это любовью с первого взгляда, а я возражу – со второго. Незаметно подойдя поближе в надежде заговорить, я разглядел, что это та самая молодая женщина, на которую я пялился в «Кэссиди». Просто сегодня у нее другая прическа.
Мы разговорились. Оказалось, я встретил свою копию, только на женский лад: двадцатилетняя Дженнифер Ланфранко была такой же вспыльчивой, прямолинейной и упрямой, как я. Именно это я искал в женщинах – мне требовалась та, что сможет противостоять мне на равных, а не отделываться кротким «да, Ральф». Я был счастлив узнать, что Джен тоже обожает кино и работает в фирме, сдающей