самого детства Бо стеснялся открывать рот и общаться с людьми. Ему казалось, что он говорит какие-то глупости, и окружающие просто смеются над ним. Со временем молчание вошло у Бо в привычку. Молчать было комфортно. Оказалось, что восемьдесят процентов слов, которые произносят люди, не несут в себе ничего, кроме сотрясания воздуха; многословные фразы виделись Бо огромными плитками, состоящими из воды, мусора и скрепляющей все это грязной глины, и без этих плиток вполне можно было бы обойтись.
Именно поэтому Бо не очень любил многословность.
И именно поэтому видел в Тедео что-то понятное для себя.
Но кто знает, что за причины были у холодности и молчаливости Ниши? Может быть, все эти сложные причины Бо сам себе надумал, а Ниши – и в самом деле просто зазнавшийся денежный мешок?…
Рука с тонкими пальцами и сдержанно-дорогими часами на запястье потянулась к айпаду Бо. Парень, не говоря ни слова, передал гаджет сидящему рядом.
Это было похоже на детскую игру: «да-нет не говорить, черного-белого не называть». Только в их игре нельзя было говорить вообще.
Для Бо это было вполне удобно, так он, по крайней мере, не чувствовал себя смешным и глупым. Ниши, судя по всему, тоже все устраивало.
Тедео посмотрел на название книги, которую читал Бо, пробежал глазами по строчкам, улыбнулся краем рта, кивнул и тихо сказал:
– Фишер? Мне понравилось.
– Тоже было нужно для занятий? – вполголоса спросил Бо. Он почему-то все время хотел понизить голос, когда разговаривал с этим человеком. Наверное, подсознательно он давно заметил, что Ниши едва заметно кривится и отстраняется, когда его собеседник говорит громко, весело, с напором и энтузиазмом. Может, это наблюдение и было неверным, но от Бо мужчина пока не отстранялся.
– Нет, я просто читаю все подряд, – пожал плечом Тедео, возвращая айпад.
– Ты любишь Бетховена? – Бо мотнул головой на текст.
– Мгм.
– У тебя есть его записи?
– Мгм. Я принесу тебе.
– Может… лучше послушаем пару минут вместе?
Бо сказал – и залился краской. Но что он мог поделать, если он не понимал классическую музыку? Не то, чтобы ему не нравилось… просто он был далек от музыки вообще, и сумбур всех этих полифонических подголосков давил на уши и мозг неподъемным грузом. Когда он танцевал, он просто считал про себя ритмический рисунок, и все; но стоило ему начать слушать музыку, как он тонул в ней и барахтался, как не умеющий плавать щенок, упавший в лужу.
Тогда, в машине, Тедео включил Шопена – и все его лицо как будто ожило, заговорило громче слов; глядя на тонкие, выразительные черты, Бо вдруг услышал то, что играл пианист.
Вот мелодия взлетела вверх, словно ласточка в небо, и там затрепетала крылышками под солнцем, и небо было голубое-голубое, высокое, как бывает только в мае; и хотелось тянуться за этой ласточкой вслед, но что-то очень болело в груди, держало на земле, что-то затаенно вздрагивало близкими слезами и сдавливало горло… а ласточка все парила вверху, звала за собой, то