бороться – его профессия не предполагала речи. Балет – искусство молчаливое, а классическая музыка вливала в измученного Тедео целительный нектар. Как только мужчина выходил за порог театра, он закрывал уши наушниками. Отгораживался от окружающего мира, и только так спасался от плотной пелены звуков.
Друзей он выбирал исключительно по голосу и по умению молчать: из того небольшого количества людей, которые могли бы называться его друзьями, только одна Натали любила поболтать. Но и ее Тедео выбирал вовсе не по характеру или внешности, а по голосу: голос Натали был приятным, низким, глуховатым, не слишком раздражающим барабанные перепонки. К тому же, если ей не отвечать или дать понять, что устал, она умела вовремя замолкать. Ценное качество, которое и нивелировало ее многие непривлекательные черты.
Нет, он ее не любил. Совсем, ни капельки. Иногда Тедео казалось, что любить он вообще не умел: ему было все равно. Он не любил свою мать, не любил племянника, не любил ни одну из своих любовниц… впрочем, одна любовь у него все же была: музыка. Но с музыкой, понятно, с постель не ляжешь, и детей она не родит. А жаль.
Мать злилась на его постоянную молчаливость всегда, с самого детства. Она разговаривала на каких-то высоких частотах, постоянно повышала интонации, и ее быстрый стрекот заставлял мальчика вжимать голову в плечи. Желание ребенка спрятаться, закрыться в своей комнате, отгородиться от общения вызывало у матери какую-то непреходящую раздражительность, и она насильно «воспитывала коммуникабельность» в сыне: таскала на встречи с одноклассниками, тренинги, в клубы любителей риторики, домашние посиделки с кучей точно таких же непрерывно стрекочущих мамочек и их шумных деток… Тедео молча бледнел, сдерживая тошноту от головной боли, терпеливо высиживал положенные часы – и сбегал в свою комнату, поспешно затыкая уши. Сказать матери о своей «болезни» он не решался: слишком уж надуманно и несерьезно это бы прозвучало, как какая-то нелепая отмазка от навязанного общения. Нет, мать бы не поняла… проще потерпеть.
В шестнадцать лет он переселился в балетное общежитие, один, сам по себе, наперекор семье. И первое, что он сделал – старательно приклеил на стены своей комнаты тонкие панели звукоизоляции. Пришлось, конечно, потом оплатить общежитию ремонт, но это потом, спустя четыре года, а все эти четыре года он жил, словно в сказке: в относительной тишине.
Сейчас он уже научился и терпеть, и глушить головную боль таблетками. Каждую свободную минуту он сидел в наушниках, или и вовсе сбегал отсидеться где-то в тишине – в укромный угол террасы у съемочного павильона, например, где стояла симпатичная старая ширма за кадками с цветами и пальмами. Сам Тедео тоже сначала думал, что эта потрепанная ширма маскирует стену, но как-то раз, бесцельно прогуливаясь вдоль перил, все же дошел до дальнего угла, протиснулся между растений и заглянул за ширму.
«Какая прелесть!» – про себя обрадовался Тедео, заметив полметра узкого пустого пространства между ширмой и парапетом террасы. Часть этого пространства была