впервые здесь? – Спросил Хмырь с улыбкой. И, не дождавшись ответа, продолжал: – Ты хоть знаешь, что такое Сизо? Сизо – это следственный изолятор. Эти здания старые, построенные в основном в прошлом или позапрошлом веке, вот такие дома-динозавры. Могут и обрушиться, и тогда всех сплюснет как блины. Вижу, не вникаешь. Есть и тюрьмы старые, неизвестно, куда тебя сунут. Народу там битком, как сельдей в бочке, Спят стоя, грязища, вонища, эпидемии всякие. Вши и язвы, кожные болезни, туберкулез, сифилис, спид у каждого второго-третьего. Понял теперь, что это и как это?
Андрей молча кивнул.
– Иногда лучше сознаться, чтобы срок скостили. Явка с повинной всегда хорошо, менты не любят морочиться с нераскрытыми «делами», зачем им «висяк»? Сам пойми.
Андрей опять кивнул.
– Во, читай, я тут нашел обрывок газетенки, – Хмырь сунул ему под нос газетную страничку, и сам принялся читать вслух: – «Как сообщает РИА Новости, заключенных содержали в камере, окна которой были загорожены металлическими щитами, а температура летом достигала 50 градусов. На 70 человек приходился один туалет… Заключенные испытывали нечеловеческие страдания…", и так далее. Ну и как тебе это?
Андрей молча пожал плечами.
– Я тебе еще про изнасилование не прочел. Знаешь, что это, когда мужика вся камера «опускает», 70 человек тебя в задницу трахнет, что от тебя останется?
– Да, парень, верно он те грит, – послышалось с нар. – Во, я тут анекдот вспомнил: « В СИЗО два зэка в камере сидят. Одни грит:
– Завтра к нам третьего подсадят. Давай его опустим?
– А как?
– Очень просто. Я буду его муж и буду иметь его по ночам. А ты будешь любовником, и будешь иметь его днем, когда меня на допросы потянут.
– Ну, давай.
На следующий день кинули в камеру третьего – громилу два на полтора.
Старожилы притухли, а тот и грит им:
– Значит так, будем играть в дочки-матери. Я буду ваш строгий папочка, а вы мои непослушные дочурки. А воспитывать я вас своими методами… »
– Ха-ха-ха-ха!
– Ха-ха!
Заржали со всех сторон.
Андрею жутковато стало от всего этого, и уж совсем не смешно.
– А ты чо не ржешь? – спросили его. – Чо, совсем притух? Кстати, ща оформим тебе лежанку. Твоя будет, блин, сверху, в третьем ряду, вон та, – кивнул в угол чернявый узколицый зэк с ушами как у нетопыря. – Можешь лезть. Чо торчишь как мозоль на пятке.
Андрей молча вскарабкался на верхнюю полку. Его бил озноб. Он накрылся ветхим тонким одеялом. Подушка была плоская, жесткая, и воняла. Впрочем, воняло все вокруг, воздух в камере был плотный, влажный, густо насыщенный испарениями мочи и пота.
Принесли похлебку в жестяных мисках и чай в кружках. Есть ему не хотелось, подташнивало. Он не спускался с нар, лежал трупом. Его порцию съели другие.
Ночь казалась бесконечной и мутной. Слышалась какая-то возня. Что-то происходило в камере, шла своя, непонятная ему, жизнь. Андрею было безразлично. На нижних нарах слева тихонько завыли:
– Я спросил у ясеня-а,
Где