убедиться, что и вправду утратили они позолоту, провести пальцами по щеке, влажноватой, утомленной, стирая пудру, ту самую, с тонким ароматом лаванды.
Вернуться в прошлое.
Вернуть.
Навсегда и… вместе до самой смерти, чтобы в один день…
И будь что будет.
…не будет ничего, кроме пустоты.
– Уходи. – Она сама касается его. Пальцы замирают на висках, дрожат, словно Лэрдис замерзает. И запах, сладкий, нежный запах… – Я не хочу тебя отпускать…
…снова игра, но на сей раз без него.
– Прости.
Он отступает, разрывая прикосновение. Отступить, оказывается, просто. Сожаления нет. И раздражения тоже. Обида и та ушла, расплавился железный осколок, освобождая.
Эта женщина была чужой.
Она улыбается, виновато и растерянно, сама не в силах поверить, что он, Брокк, и вправду готов уйти. И протянутая рука, замершая в воздухе, падает, теряясь в складках пышной юбки.
– Наверное, это правильно. – Ее плечи поникают. – У тебя своя жизнь… и смешно было бы ждать иного. Ты и без того дал мне многое…
– У тебя своя жизнь… – Его слова – лишь эхо сказанного Лэрдис.
– В ней не осталось ничего. – Она сама пятится, спиной касается двери и руки прячет. Выглядит растерянной и… жалкой? – Если бы ты знал… впрочем, хорошо, что не знаешь. Жалость унижает.
– Понимаю.
Затянувшийся разговор. Струна из слов, которой давным-давно следовало бы разорваться, и все-таки разрыв этот пугает неотвратимостью. «Янтарная леди» дрожит, дрожь ее передается Лэрдис.
– Я смешна?
– Нет.
– Смешна… и твой друг это видит.
– Инголф? Он мне не друг.
– Не важно… я могу притворяться сильной… и равнодушной… я ведь хорошо умею притворяться, если ты помнишь, конечно.
– Помню.
…знает. И почти восхищается новой ролью, которая наверняка дается Лэрдис немалым трудом.
– Порой я сама забываю, где я настоящая… потом вспоминаю, конечно. Или мне лишь кажется, что вспоминаю… и думая о нас, я… я ошибалась, но некоторые ошибки нельзя исправить, верно?
– Пожалуй.
– Иди уже… не заставляй меня передумать.
Идет. И струна натягивается до предела, она рвется беззвучно, но еще болезненно, и Брокк, отведя взгляд, сбегает. Ему немного стыдно и за свой побег, и за облегчение, которое он испытывает. Все, что должно было быть сказано, они сказали.
…он сказал. Но был ли услышан?
Брокк все-таки, наверное, придремал, потому как, очнувшись от прикосновения стюарда, увидел потемневшие окна. И долго не мог понять, о чем говорит человек, а он как назло разговаривал шепотом.
Город в двух часа ходу?
«Янтарная леди» идет по ветру? И с хорошей скоростью?
На капитанском мостике подали крепкий кофе, от которого в голове слегка прояснилось, и Брокк, устроившись в низком кресле, пил медленно, тер одеревеневшую шею, разминал руки, которые болели обе и одинаковой тянущей болью. А под ногами сгущалась темнота. Она подбиралась вплотную, но отступала