на дорогу, ведущую от деревни к мельнице и оттого укатанную зимой санями, а летом – телегами, ссыльные зашагали быстрее. Самую малость, для вольного дыхания и согрева телесного. Мужчина дернул плечом, сбрасывая котомку пониже, прижал ношу локтем. Посмотрел искоса на спутницу, свободной рукой зачем-то коряво огладил усы, смерзшиеся липкими сосульками.
Потрескавшиеся от мороза, обметанные лихорадкой губы шевельнулись:
– Давай торбу-то… понесу…
Женщина не ответила.
– Ладно тебе, Княгиня… бари раны!..[3] Давай, не ерепенься…
– Уймись, Друц.
Сказано было сухо и твердо. Так иногда хрустнет в ночном лесу, и наемный рубщик, задремавший было в избе-конторянке, встрепенется близ теплой каменки, охнет спросонок и долго еще вслушивается в лихую темень: чего ждать, братцы-товарищи? откуда? скоро ли?! В голосе женщины на самом донышке пряталась хриплая властность, пряталась гадюкой под трухлявой валежиной, и незачем пинать укрытие от пустой скуки: ужалит без злобы и уйдет без страха.
Мужчина, которого назвали Друцем, знал это лучше многих.
Оттого и шел с той минуты до окраинных изб, не заикаясь больше о непрошеной помощи.
Просто шел.
Напевал без звука, в усы-сосульки:
Ой, ходка новая,
А масть бубновая,
А жисть хреновая,
Дешевый фарт!..
И поземка подтягивала за спиной, шелестела испитым многоголосьем кодлы-матушки:
И с ночи до зари
Шестерки-козыри,
Шестерки-козыри
Крапленых карт…
От избы правления ссыльные пошли врозь, каждый в свою сторону, сопровождаемые гурьбой ребятишек, также разделившихся надвое.
– Эй, Акулька, жихорица! Айдате с нами варнака смотреть! И-эх!.. – все орал, повизгивал давешний крикун и, не дождавшись ответа от вздорной Акульки, бежал за мужчиной, которого называли Друцем.
За женщиной увязалось совсем немного детворы.
Трое-четверо малявок да дура Акулька, вертлявая девка с мелкими, старушечьими чертами рябого личика.
Ветер гулял вокруг, шалил, закручивал фейерверк метели.
Чш-ш-ш…
II. Рашка-княгиня, или Бабы-девки вдовы Сохачихи
Так! На скользких путях поставил ты их и низвергаешь их в пропасти.
Во дворе мужик возился со старой телегой: колесо менял.
От широкой спины вовсю валил пар.
Нет, не мужик, как тебе показалось сперва, – парень. Совсем молодой. Просто не по годам рослый, длиннорукий, весь какой-то корявый, словно спать за полночь лег мальчонкой голопузым, а проснулся засветло здоровенным детинушкой и теперь не знает, куда девать случайную силу.
Небось в драках на льду зачинщиком выставляют; ему свинчатку в рукавице прятать ни к чему, и без того быка кулаком валит.
Помнишь, Рашка? Тогда ты задержалась в воротах. Тесно ощупала взглядом