человек образованный, находил проповедь смешной, а картину отвратительной; я зевал и оставался там, только удерживаемый долгом путешественника.
Читая историю о том, как Людовик XI, приказав отрубить голову герцогу Немурскому, повелел поставить его малолетних детей у эшафота, чтобы на них брызнула отцовская кровь, мы содрогаемся. Но эти дети были еще очень маленькими, и они, быть может, оказались больше удивлены, чем тронуты исполнением этого варварского приказа: они недостаточно знали о несчастьях жизни, чтобы почувствовать весь ужас этого дня.
Если бы один из них, тот, что старше, почувствовал этот ужас, то мысль о мести не менее жестокой, чем сама обида, наполнила бы, без сомнения, его душу и внесла бы в нее жизнь и пылкость. Но мать на склоне лет… мать, которая не могла любить своего мужа и направила всю нежность на сына, молодого, прекрасного, талантливого и при этом столь же чувствительного, как если бы он был обычным человеком! Для нее больше нет надежды, нет поддержки; она далека от того, чтобы жить надеждой на мщение: что может сделать она, бедная слабая женщина, против неистовствующего народа? У нее больше нет сына, самого любезного и нежного среди мужчин, наделенного именно теми качествами, которые так нравятся женщинам, и чарующим красноречием, к коему он постоянно прибегал, чтобы создать философию, где слово «любовь» и само это чувство встречались каждое мгновение.
После того как она присутствовала на его позорной казни, она держит на коленях его безжизненную голову. Вот, без сомнений, наивысшее горе, которое может испытать материнское сердце.
Микеланджело Буонарроти. Пьета. Ок. 1498–1499 гг. Собор Св. Петра. Рим.
Микеланджело Буонарроти. Пьета. Рисунок для Виттории Колонны. Ок. 1546 г. Музей Изабеллы Стюарт Гарднер. Бостон.
Противоречие
Но религия в мгновение ока уничтожает все, что было бы трогательного в этой истории, если бы она происходила в глубине хижины[7]. Если Мария верит, что ее Сын Бог, а Она не может в этом сомневаться, Она также верит в Его всемогущество. С этого момента читатель может лишь проникнуть в Ее душу, и, если ему доступно восприятие истинных чувств, он увидит, что Мария не может больше любить Иисуса материнской любовью, этой столь кроткой любовью, которая состоит из воспоминаний о былой защите и упования на будущую поддержку.
Если Он умер, вероятно, это входило в Его замыслы, и эта смерть, далекая от того, чтобы быть трогательной, невыносима для Марии, которая, пока Он скрывался под смертной оболочкой, полюбила Его. Он должен был, по меньшей мере, если бы у Него было к ней хоть немного признательности, скрыть от Нее это зрелище.
Излишним будет заметить, что эта смерть для Марии необъяснима: всемогущий и бесконечно прекрасный Бог, который переносит страдания человеческой смерти, чтобы исполнить месть другого всеблагого прекрасного Бога.
Смерть Иисуса, ставшая видимой для Марии, является, таким образом, для Нее только безосновательной жестокостью. И вот мы уже в тысяче