Стэнли Брайту, а уж тем более Лоднельту, путь заказан. Он вызвал из тайников памяти любимое лицо, во всех его чарующих, приносящих одновременно радость и боль чертах, – глаза цвета голубого опала под тонкими, чуть приподнятыми бровями; пышная шапка непослушных каштановых волос, блестящих в солнечных лучах, как гречишный мёд; слегка курносый нос с непоседливыми веснушками, которые не поддавались её усилиям их извести и в тёплую погоду рассыпались по щекам, как одуванчики по лугу; неглубокие ямочки в уголках губ, появляющиеся, когда она смеялась; и острый точёный подбородок с маленькой родинкой, придававший ей сходство с прекрасной дикаркой или особой королевских кровей.
Его подхватил ураган эмоций – горе, радость, уют домашнего очага, созданного двумя близкими людьми, – и понёс, как Дороти из Канзаса, сквозь пустоту и тьму, пролившись на мятущуюся душу освежающим дождём слёз; хотя ярость и защищала от страха и физической боли, она оказалась совершенно бессильна против ран, заставляющих кровоточить сердце.
Открыв глаза, всё ещё плачущий, Лоднельт обнаружил себя распластавшимся перед телевизором на полу своей квартиры, к тому же абсолютно голым. Поднявшись и обведя комнату взглядом, он подумал, что, очевидно, путешествовать по волнам мироздания дозволяется лишь налегке, так как его брюки и рубашка в беспорядке валялись на кровати, упавшие с внезапно исчезнувшего тела, а балахон, в котором он скитался по безжизненной пустыне Ада, сейчас, надо полагать, одиноко лежит на затерянном среди измерений граните алтаря.
Несмотря на все перенесённые испытания, Лоднельт не чувствовал усталости, только волчий голод, что неудивительно, ведь он совершенно не представлял, когда в последний раз ел. Но сперва он отправился в ванную и принял сначала ледяной, а затем обжигающе горячий душ. Ему требовалась встряска, и, подставив лицо упругим струям, он стоял так, пока тело не начало гореть, как будто его растёрли шерстяным покрывалом трудолюбивые гномы.
Наконец он выключил воду и, преследуемый облаками пара, отправился на кухню, наугад достал из холодильника какой-то пакет и, разорвав его, с жадностью, как дикий зверь, набросился на оказавшиеся в нём замороженные сосиски.
Полуоттаявшие, с кусочками льда, они лишь немного утолили его голод, и он стал вытаскивать и пожирать один за другим оставшиеся продукты, остановившись, только когда почувствовал, что желудок набит до отказа. Погладив свой ощутимо увеличившийся живот и сыто рыгнув, он посмотрел на заваленную пакетами и вскрытыми контейнерами кухню и вернулся в спальню, где с неудовольствием выяснил, что к вылепленному Демогоргоном телу бессмертного легионера не подходит ни один предмет из его прежнего гардероба.
Задумавшись, он сел на кровать. Можно, конечно, вызвать консьержа и, посулив небольшую компенсацию, отправить его приобрести какие-нибудь сносные шмотки. Стэнли разминулся с ним в первый вечер в новом доме, а значит, тёзка-громила, занявший