Нью-Кробюзон. Неизменный, безукоризненно верный себе город. Весна выдалась теплой, и на улицах пованивало: смердела вода в реках. Повсюду стоял шум. Нью-Кробюзон был в своем амплуа.
Что кружило над вытянутыми вверх пальцами города и сновало меж них? Птицы, гады летучие, вирмы (смешливые, по-обезьяньи проворные создания), выкрашенные в холодные цвета аэростаты, а еще дым и облака. Естественные перепады ландшафта давно не имели никакого значения в Нью-Кробюзоне, который рос куда и как хотел: город представлял собой настоящую трехмерную головоломку. Тонны кирпича и дерева, бетона, мрамора и железа, земли, воды, соломы и глины складывались в стены и крыши.
В те дни солнце стирало краски с домов и оборванных афиш, перьями топорщившихся на их стенах; оно медленно окунало их в желтизну, словно в чай. Остатки чернил вещали о былых развлечениях, бетон растрескивался. Кто-то из инакомыслящих неуклюже размалевал стены известным граффити в поддержку Железного Совета. Повсюду обломками храмовых сводов торчали опоры надземной железной дороги. Провода пересекались в воздухе, словно струны, и ветер играл на Нью-Кробюзоне, как на арфе.
Ночи были полны другого света: в иликтробарометрических трубках горел газ, вычерчивая в темноте стеклянные изгибы, которые складывались в имена, названия, контуры людей и вещей. Десять лет назад их либо еще не придумали, либо хорошо забыли; теперь с наступлением сумерек всякая улица надевала свой яркий и неповторимый наряд, затмевавший сияние фонарей.
Шум стоял всюду. От него не было спасения. Люди были везде и всегда. Нью-Кробюзон, одним словом.
…тогда несчастный о-пе-ра-тор сказал:
«По-чтен-ней-ший диктатор,
Игру услышать трудно, и даже мысль сама абсурдна…»
На сцене шансонетка Аделина Раднер, известная под псевдонимом Адель Радли (обычно рифмы ради ее называли Адали Радали), под громкие аплодисменты и восхищенный свист подгулявшей публики исполняла песню «Почтеннейший диктатор». Она то кричала, то переходила на шепот, мелко семеня по сцене и взбивая коленями пышные юбки (сценический костюм со множеством рюшей и оборок, в подражание нарядам публичных женщин былых времен, придавал ей вид скорее стыдливый, чем распутный). Тряся кружевными оборками прямо перед носом у зрителей первого ряда, она сгребала со сцены прилетевшие из зала цветы.
Ее прославленный голос, хрипловатый и очень красивый, оправдывал любые ожидания. Публика была покорена. Ори Кьюрас, сидевший в конце зала, был настроен критически, но и он не остался нечувствителен к чарам певицы. Своих соседей по столику он не знал и потому приветствовал их только поднятием стакана. Пока те глазели на Адель, он рассматривал их.
В огромном зале «Веселых нищих» витали клубы табачного и наркотического дыма. Места в ложах и бельэтаже занимали крупные воротилы со своими прихлебателями – в основном мужчины, но иногда и женщины. Пришла Франсина Вторая, некоронованная королева хепри. Лепной карниз с изображениями драгонов и похотливых божков затруднял обзор, но Ори знал, что в одной ложе сидит крупный милицейский