Я дернулся к нему, попытался побежать, но ноги, как будто, налились свинцом, я еле передвигался. Такое ощущение, что я тащу на себе трехсоткилограммовую штангу.
«Стой!»– услышал я. «Сынок, не надо бежать ко мне. Я понимаю тебя. Я сам безумно по тебе соскучился и тоже хочу прижать тебя к себе и обнять.. крепко, нежно… Но, мальчик мой… Сергунька, Серёжка, Серёженька.. не надо. Нам нельзя касаться друг друга. Ты должен жить. У тебя впереди целая жизнь, и ты должен… обязан… ради меня, ради мамы, бабушки пройти её от начала и до конца, какой бы длинной она ни была. Мы всегда будем рядом с тобой… Позже, много позже мы сможем и посидеть, и поговорить и даже обняться. Но не сейчас, мой родной. Я знаю, ради чего ты в мире тех, кто ушёл… И знаю как помочь тебе. Поэтому стой спокойно, не бойся и вытяни вперёд руку с кровью…»
Папа отступил на два шага назад и вдруг крикнул: «Покажи истину!»
Не успел он закончить, как стена огня окружила меня, разделив нас. Бешенное пламя, цвет от багрового до переливов всех светов радуги… И рёв, рёв пламени… И в тот момент, когда я почти отвлёкся, ЭТО началось!
Какое-то облачко появилось над моей ладонью. Маленькое. Размером с мандаринку. Внутри этого облачка бешено носились золотые искры, серые кусочки дыма и нечто черное, как душа неисправимого грешника. Облачко росло, наливалось силой. И вдруг, раздался треск, и вот две струи полетели от этого облачка в разные стороны. Серозолотая струйка летит вправо и сплетается причудливыми узорами в фигуру… Она складывалась постепенно, как будто кто-то невидимый строил причудливой формы дом. Фигура стояла ко мне спиной, в балахоне, да еще и капюшон скрывала лицо. Но вот фигура развернулась ко мне, и сбросила капюшон. На меня, улыбаясь, смотрел … ШЕФ! Этого не может быть! Что за бред. Но я вижу своими глазами – это был Константин Петрович собственной персоной. Он еще раз улыбнулся и накинул капюшон.
А тем временем, другая, черная как смоль струйка сплетала свою фигуру. Никаких причудливых форм. Никаких завитушек. Ломаные линии, острые углы, жестокие, пугающие грубые формы. Тоже фигура в балахоне. Тоже спиной ко мне. «Повернись!» – ору я, перекрикивая рёв пламени. Фигура не реагирует. «Повернись, падлюка!» -не унимаюсь я. Похоже, грубость – действенный инструмент в отношении этой жуткой фигуры: она дергается, и начинает медленно, словно нехотя, поворачиваться ко мне лицом. И пока она поворачивается, я как мантру повторяю: «Страха нет! Я не боюсь!» И в какой – то момент, зародившееся было чувство страха отступает, уступая место холодному рассудку. И вовремя. То, что я вижу под капюшоном, у неподготовленного человека вызвало бы заикание и непроизвольные мочеиспускание и дефекацию. Из-под капюшона на меня смотрели два глаза, в глубине которых плясали яростные багровые языки адского пламени. Нет, я не знаю, какое пламя там, в аду. Но я чувствую, что оно именно такое. Считайте, что это моя интуиция.
Я оторвал взгляд от этих пронизывающих насквозь глаз, и посмотрел в лицо их владельцу. И от неожиданности чуть не вздрогнул. На меня смотрело