этот город и знала, что брак – ее счастливый билет. Это сработало… и работает уже более двадцати лет в нашей странной, неправильной семье.
Мамин судорожный вздох останавливает мой поток мыслей.
– Да сами посудите! – кричит папа, подняв палец. – Вы же умный человек. Да не может, просто не может такого быть, чтобы отец так поступил! Это какая-то ошибка.
Я задерживаю дыхание, задаваясь вопросом, что я упустила. Разговор шел вполне мило. Значит, только что было сказано что-то важное, из-за чего все начали спорить как сумасшедшие.
– Никакой ошибки, сэр. Вы сами можете прочитать это вот тут, – говорит Шеридан, спуская очки на нос. – Завещание Джона предельно понятно. Все активы, счета, пакеты акций компании «Норт Эрхарт» и любое движимое имущество теперь принадлежат его внучке, госпоже Белле Рид. – Он пристально смотрит на меня. – Аннабель Амелии Рид, если быть совершенно точным.
Ого. Это же я. Аннабель Амелия Рид.
Меня назвали в честь знаменитой Амелии Эрхарт[2], которой дед, как он клялся, приходился дальним родственником. Он объединил имена Аннабель и Амелия в Беллу и называл меня только так.
– Простите. Что?
– Джон Рид был старым маразматиком! – возражает мама. – Я не верю, Гарри.
Она сверкает глазами в сторону отца, пока тот теребит переносицу и бормочет что-то типа: «Приплыли».
– Это какой-то дурацкий розыгрыш! Попытка старого дурака поиграть с нами из могилы. Слушайте внимательно, мистер Шеридан. Ни за что на свете Аннабель не достанется все это. Она слишком молода.
Я стараюсь не засмеяться, услышав эту нелепость. После процедур ботокса она все еще не контролирует мимику. Но мне достаточно одного ее тона. Мать жутко ревновала меня к деду, кроме тех моментов, когда это было ей невыгодно. Например, когда мой визит к деду, забиравшему меня в Даллас, нарушал ее планы или, по ее же словам, когда он «совал свой длинный нос куда не следует».
Это было некрасиво, как, впрочем, и сейчас.
– Ей уже давно исполнился двадцать один год[3], – спокойно замечает Шеридан. – С юридической точки зрения, в соответствии с федеральным законодательством и законодательством Северной Дакоты, она наследует все по воле мистера Рида. Все это. – Он едва заметно улыбается, когда смотрит на меня. – Включая мистера Эдисона.
Эдисон! Сердце замирает.
– О боже… он еще жив?
– Жив и доставляет кучу проблем, больше, чем когда-либо, – говорит Шеридан с хитрой усмешкой.
Эдисон – самая умная лошадь на земле. Ему должно быть больше тридцати, так что он древний старик. С улыбкой я представляю Эдисона: угольно-черный с белой полосой на лбу. Этот конь – практически Гудини, прирожденный фокусник, что за считаные секунды может выбраться из любых цепей и оков. Дед не упоминал его ни в одном из последних телефонных разговоров, а я боялась спрашивать, опасаясь вестей о смерти. Джон любил эту лошадь так же, как и я. Как еще взрослая женщина может относиться к своему любимому с детства приятелю?
– Да это